Страсти ума, или Жизнь Фрейда - Ирвинг Стоун

Когда он спросил, каким образом она сумела сделать это, Эмми ответила:

– Потому что я часто думаю об этих страшных сценах. Я вижу все так отчетливо, все формы, образы, краски, словно переживаю их сейчас.

Он осторожно погладил ее веки, чтобы ввести в более глубокий сон, одновременно обдумывая по отдельности составные части ее рассказа. Может ли она помнить на самом деле так хорошо сцены, когда ей было всего пять лет? И бросала ли в действительности ее сестра дохлых животных на нее? Это представляется невероятным. Не страдала ли она в детстве приступами и спазмами? Она не упоминала об этом, когда говорила о ранних симптомах. По–видимому, она была здоровой девочкой.

– Во всяком случае, были такие инциденты или нет, я предлагаю, чтобы вы забыли о них. Наши глаза видят в течение жизни буквально миллионы картин, и мы не обязаны их помнить. Фрау Эмми, мы свободны выбирать картины. Я предлагаю, чтобы вы решили не вспоминать об этих сценах, и думаю, что вы способны выбросить их из головы. У вас достаточно сильная воля и разум, чтобы сделать это. Набросим на них покрывало, чтобы они стали неразличимыми, а затем и полностью исчезли.

На следующий день, обнаружив, что у нее остались боли в желудке, он попытался добраться до причины тика. Он спросил:

– Фрау Эмми, с каких пор начался у вас тик, при котором вы издаете странный щелкающий звук?

Фрау Эмми ответила легко и с полным знанием не только самой беды, но и момента ее начала:

– Тик у меня последние пять лет, с того момента, когда я сидела у кровати спящей дочери, которая была больна и нуждалась в полном покое.

Он сказал с сочувствием:

– Воспоминание об этом не имеет значения для вас, фрау Эмми, ведь с вашей дочерью ничего не случилось.

– Я знаю. Но тик наступает, когда я обеспокоена, напугана или встревожена.

В этот момент в комнату вошел Йозеф Брейер вместе с домашним врачом. Тут же фрау Эмми вытянула руку и закричала: «Стойте! Не говорите ничего! Не трогайте меня!», после чего Брейер и домашний врач удалились без всяких церемоний.

Во время следующего сеанса гипноза Зигмунд просил ее рассказать о других испытаниях, которые напугали ее. Она ответила:

– Я видела ряд других сцен и могу воспроизвести их сейчас. Я видела, как забирали мою кузину в сумасшедший дом, когда мне было пятнадцать лет. Я пыталась кричать о помощи, но не могла и потеряла способность говорить до вечера в тот день…

Он прервал ее:

– Когда в другой раз вас встревожила мысль о потере рассудка?

– Моя мать некоторое время находилась в приюте. Одно время у нас была служанка, которая рассказывала страшные истории, как привязывают к стульям больных, избивают и заставляют кружиться, кружиться, кружиться, пока они не потеряют сознание.

Рассказывая об этом, она встревоженно сжимала и разжимала пальцы, губы были плотно стиснуты под влиянием страха. Он сказал ей, что она слишком проницательна, чтобы верить россказням служанки, что он сам работал в приюте и знает, каким вниманием окружены больные. Он внушал, что нет нужды поддаваться басням, что они не касаются ее.

На другой день, когда она расслабилась в постели и выражение ее лица было более веселым, он попросил:

– Будьте добры, раскройте мне значение вашей фразы: «Стойте! Не говорите ничего! Не трогайте меня!»

Эмми спокойно ответила:

– «Стойте» означает, что появляющиеся передо мной фигуры животных, когда я в плохом состоянии, начинают двигаться и нападать на меня, если кто–нибудь сделает движение. «Не трогайте меня!» – следствие случая с моим братом, который заболел, приняв большую дозу морфия. Мне было тогда девятнадцать лет, он схватил и сжал меня. А когда мне было двадцать восемь, заболела моя дочь и она в бреду так сильно обхватила меня, что почти удушила.

Вновь Зигмунд принялся устранять воспоминания о каждом инциденте раздельно, прибегая к отдельным внушениям. На следующем сеансе, когда фрау Эмми была в глубоком сне, он спросил о причине ее заикания. Преодолевая большое возбуждение и речевые помехи, она рассказала ему, как однажды, когда она находилась в экипаже с детьми, понесла лошадь; а в другой раз, когда во время грозы она ехала с детьми в коляске, молния ударила в дерево прямо перед ними и лошади сделали бросок. Она тогда подумала: «Держись, не кричи, твой крик напугает лошадей, и кучер их не удержит». С этого момента она стала заикаться.

Он повторял и вновь повторял внушения с целью устранить этот новый набор «гибких» воспоминаний. По завершении сеанса он сказал:

– Фрау Эмми, расскажите мне обо всех тех эпизодах еще раз.

Фрау Эмми не ответила на его команду. Он разбудил ее. Она не помнила, о чем говорилось под гипнозом. Заикание вроде бы исчезло. Зигмунд испытал огромный душевный подъем.

Фрау Эмми фон Нейштадт пользовалась особым вниманием с его стороны. Он проводил с ней ежедневно два часа, один – утром, после завтрака, другой – вечером. Но как бы он ни был увлечен процессом, у него было мало времени думать об этом между визитами, ибо в детской клинике в Институте Кассовица было так много посетителей, что еженедельно ему приходилось проводить в ней три дня. Расширилась и его частная практика, и зачастую больные, приходившие в его приемную, отнимали у него четыре рабочих часа. Он выступал в роли невролога, отыскивая и часто находя соматические причины заболеваний пациентов. По иронии судьбы сейчас, когда он разработал новый подход к неврозу, не появлялись пациенты, страдающие истерией. Он несколько похудел и выглядел уставшим, но тем не менее регулярно проводил час до полуночи в тихой квартире, когда Марта уже спала. Сидя за письменным столом, он тщательно записывал каждое слово, сказанное в этот день им в разговоре с фрау Эмми. Он не жалел усилий, чтобы составить топографическую карту сложного рельефа подсознания этой женщины.

К концу третьей недели ухода за фрау фон Нейштадт он осознал, что она была подлинным кладезем болезни подсознания. Прошло шесть лет, с тех пор как Йозеф Брейер завершил дело Паппенгейм и началось его наблюдение за фрау Эмми; насколько ему было известно, в эти годы нигде не был испробован такой метод терапии, не применялось «лечение речью». Переводя книгу Берн–гейма «Гипноз и внушение», он думал о возможностях такой терапии. Он понимал также, что внушения под гипнозом – это лишь часть дела: другая половина осуществляется самой фрау Эмми посредством «лечения речью». Было очевидно, что ни одна из историй, которые она излагала, не сходила ранее с ее уст; сомнительно также, чтобы они могли ранее пробиться наружу из тайников ее подсознания. Йозеф Брейер понимал значение этого метода терапии, но отказался его использовать. Почему? Конечно, он был в состоянии установить диагноз болезни фрау Эмми и применить тот же катарсис, к которому он прибегнул в случае Берты Паппенгейм. Почему он не захотел излечить женщину сам?