Волки - Евгений Токтаев

в Потаиссе, тут же устроил карательную экспедицию. Сжёг несколько окрестных деревень. Пленных велел не брать. Не хотел себя обременять. Рабы теперь не представляли ценности. Потому римляне вырезали всех варваров, от мала до велика. После чего отправились дальше. Прошли ущелье и двинулись в сторону дакийского города Напока.

Здесь Публий тоже велел построить крепость и выделил две когорты, потому как к северу от хребта, который римляне миновали, пройдя ущелье, обнаружилось куда больше поселений даков и их родичей — костобоков.

В Напоке легионы провели неделю, занимаясь обеспечением безопасности своего тыла и дороги (то есть вырезали всё, до чего дотянулись), а потом выступили дальше на север к городу Поролисс, где по сообщениям разведчиков и собрались последние организованные силы даков под началом старика Диурпанея, бывшего царя и родного дяди Децебала.

XXXII. Волчья шкура

Хриплую радость чëрных вестников людского горя Дардиолай услышал ещё утром, когда петлял по молодому ельнику в поисках пропавшей тропы. Накануне прошëл снегопад, столь обильный, что лошади местами проваливались по брюхо.

«Может так даже хорошо. Задержит легионы».

Впрочем, эту мысль он сам и отмëл. Ничего их не задержит. Пустят вперёд конницу, она и притопчет снежную целину для «мулов Мария».

Деметрий говорил, что у них будет две алы. Одна тысячная. Паннонские катафрактарии. Мало приятного с ними повстречаться, хотя они послабее будут сарматских.

У Сусага его лучшие воины не только сами в чешуе сражались, но и коней в неё обряжали. А ведь жутко дорог в степи такой доспех. Собственные-то оружейники сарматов, из тех, что научились его собирать, делают немного. Больше у понтийских эллинов покупается. Чаще чешуйки пилят из конских копыт или и вовсе из вываренной кожи делают. А богатым римлянам чего бы не превратить своих воинов в стальные статуи?

Но нет. До конских панцирей римляне пока что не раскачались. А потому словечко особое изобрели — катафрактарии. Вроде как неправильные катафракты. Ущербные, самую малость.

С незапамятных времён квириты славились тем, что не бронзовели в обычаях, завещанных от прадедов, а потому единственно верных, но охотно перенимали всё, что считали ценным у соседей, а также тех, кого уже покорили, или ещё не успели. Как начались первые встречи с тяжёлой степной конницей, так пришло осознание — такая же нужна. Но всё же одним днём это не делается. Каждому овощу — свой срок. Что-то быстро зреет, а что-то нет.

Стало быть, одной тяжёлой конницы тысяча. И ещё лёгкая. И пешие ауксилии. И два легиона. Всего-то. Траян, как видно, войско Диурпанея и Вежины серьёзным не счёл. Под рукой императора на берегах Данубия собрано семнадцать легионов, но ныне большая часть их уже покидали Дакию.

По словам Реметалка и Деметрия, во многом сошедшихся, у Диурпанея сил хорошо, если вполовину наберётся даже от этих двух легионов. Все царские рати не справились, чего теперь надеяться на горстку оставшихся? Что они смогут? Только добыть славную смерть в безнадёжном сражении.

Такие мысли неизменно нагоняли тоску. Ну разве можно с ними тягаться?

А что же тогда делать? Просто от отчаяния руки на себя наложить? Может и верно заявиться в Напоку во всей, так сказать, красе? Напоследок вдосталь насладиться зрелищем, как «красношеие» станут откладывать горы кирпичей из собственного жидкого дерьма?

Это, конечно, хорошо, но досадно, что будут потом похваляться убийством оборотня. Всё равно убьют, сколько бы он их не положил. Ведь не бог же.

Лучше принести хоть капельку пользы. Предупредить. И чью-то жизнь этим спасти. Потому следовало поспешать.

Римлян Дардиолай возле Напоки догнал. Очень любезно они его подождали, а то, как бы не спешил, не успел бы на зарубу. Осталось бы бродить по смертному полю и кусать локти.

В городок он, конечно, не пошёл. Всё же пара легионов маленько посильнее будут, чем неполная центурия в кастелле бревков.

По всей округе шныряли разъезды эксплораторов, так что далее пришлось переться всякими оленьими тропами, с трудом пробираясь по сугробам.

Овёс, коим его снабдили братья, лошади почти доели. Необходимо было поторапливаться в Поролисс, а не очень-то просто это сделать. До него уже рукой подать, но это римлянам, которые, вот же ублюдки, не спешат. А Збелу приходилось двигаться кружным путём.

Утром он услышал близкое воронье карканье, от которого в ледяных тисках сжалось сердце — до чего ясная картина перед глазами сразу возникла.

Солнце проползло только полпути до своего зимнего зенита, когда Дардиолай, взобравшись на очередную гряду, различил вдалеке огромный прямоугольник — римский лагерь.

Чуть поверни голову — а вот ещё стены.

Поролисс, город костобоков.

Потянуло гарью. Пока Дардиолай спускался в долину, он живо нарисовал себе картину, созерцания которой не пожелал бы и врагу.

…То был не хутор, а большое село, наверное зажиточное. Достигнув первых домов, Дардиолай, заскрежетал зубами, стирая их до корней от гнева и бессилия. А ещё от злости на собственную память, некстати подсунувшую воспоминание о подобной беде. Вот только случилась она в Мёзии, куда его занесло с восточными соседями четыре года назад.

Та же картина — сизый дым над остывающим пепелищем. Кровь на снегу. Красное на белом.

И трупы. Десятки тел. Мужчины, в основном старики. Женщины и дети.

Было, впрочем, отличие. Там, в Мёзии, бастарны с роксоланами разгулялись. Немногих женщин просто убили — над большинством покуражились всласть прежде, чем прикончить.

Роксоланы потом душевными муками не терзались. Ведь трахнуть как можно больше римских баб, когда по трое одну держат — то великая доблесть и отвага.

А вот ему лица этих женщин долго являлись по ночам, хотя он-то никого не насиловал. Просто числил себя союзником этих… варваров. Сам не заметил, как вылезло это римское словечко. Захотелось забыться и отгородиться от товарищей по оружию.

Он потом рассказал об этом Залдасу, и отец заявил:

«Ты посмотрел на них глазами римлян. Это тоже полезно».

Но прошло четыре года и теперь уже следовало пилить себя за то, что некогда преисполнился сочувствием к врагам. Ведь так?

Нет, не так. Для его мести достаточно мужчин с красными шарфами на шеях. На их женщин и детей он не поднял бы руки и теперь, даже после всего того, что видел не в какой-то там Мёзии, а в собственном доме.

Бастарны, роксоланы и, надо быть честным с самим собой, даки тоже, в набеге не гнушались насилием. Здесь же такого не было.

Римляне никого не мучили, не калечили. Не щадили.

Он