Избранное - Андрей Гуляшки

печальный серебряный звон, досыта наслушавшись его за прошедшие зимы. Нет, хватит с него звона серебряных колокольчиков. Лучше уж калипсо и твист.

За стеклянной дверью сумрачно и тихо. Лениво кивают своими седыми головами старые сосны, поеживаясь от холода. Под темным сводом неба, словно крышкой прикрывшим землю, проползают редкие клочья белесого тумана, сумрак от этого становится плотнее. Но вдруг все оживает — воздух заполняют бесчисленные снежинки, они то спускаются белой куделью, то кружат в бешеном вихре, и уже не видно ни старых сосен, ни ограды, ни каменных плит перед домом.

Это было так красиво, что Аввакум принялся тихонько насвистывать. Ему было радостно, будто весь мир закружился в вальсе и всюду зазвенела жизнерадостная мелодия Штрауса.

А танцуют это так: раз-два — шаг и полшага, раз-два! Смешанная дробь. Бытие начинается с математики, и, в сущности, оно и есть математика. Завтра премьера: городской театр оперы и балета возобновляет «Спящую красавицу». Мария исполняет роль принцессы. Раз-два — шаг и полшага… Завтра смотрим премьеру. Весь мир кружится в вальсе, над всем миром звенит жизнерадостная, окрыляющая мелодия. Все танцуют среди белых гирлянд. И каждый цветок в этих гирляндах — крохотная Прекрасная фея. Кто сомневался, что мир прекрасен?

Так началось для Аввакума утро 29 ноября.

Едва успел он закрыть входную дверь, как из складок снежной завесы выскочил Хари — он как будто сидел в мешке из-под муки, такой белый был он от снега.

— Пойдем к дядюшке, — предложил он, мигая мокрыми ресницами. Видимо, он долго стоял под снегом. — Какой смысл тебе шататься сейчас по городским улицам, — продолжал он настаивать на своем предложении, хотя Аввакум и не отказывался. — Тут у нас настоящая зима, а там, в центре, слякоть, противно! И потом, имей в виду, я заказал «боцману» на обед такое — пальчики оближешь!

Аввакум пожал плечами. Соблазнить его необычными блюдами было трудно — он не был гурманом. Но столь необычная настойчивость Хари произвела на него некоторое впечатление — прежде, приглашая его, Хари никогда не был так красноречив.

— Что случилось? — спросил Аввакум, стараясь заглянуть ему в глаза.

— Ничего особенного, — ответил Хари. Он немного помолчал. — В сущности, ничего особенного не произошло, но мне кажется, что дядя сегодня почему-то слишком возбужден, он очень нервничает. То ли задачу какую решает, то ли ребус, не знаю, только кричит на всех: «Тише, не шумите!» Ты ведь знаешь, как он любит повторять эти слова, когда чем-то очень занят. Но сегодня он превзошел самого себя, прямо как бешеный. Да и «боцман» тоже ходит мрачный как туча, насупился, сопит. Они оба сегодня не в своей тарелке с самого утра. Словом, там невесело. А я пригласил Марию пообедать вместе с нами, понимаешь?

— Понимаю, — улыбнулся Аввакум.

— Втроем все-таки будет веселее, — заключил Хари.

Снежинки тихо падали, вальс Штрауса по-прежнему звенел над землей.

— Согласен, — сказал Аввакум. И, помолчав, добавил: — Ты ступай, а я поднимусь наверх, захвачу аппарат. В такую погоду могут выйти отличные снимки.

На этот раз профессор даже не подал ему руки. Накинув на плечи свой шерстяной шарф, он сидел, скрючившись, в чудо-кресле, будто сложенная пополам мумия, и неподвижно глядел невидящими глазами куда-то в пространство. На столе перед ним лежали тома энциклопедии, словари, математические справочники и листки исписанной бумаги. Ручка арифмометра застыла на полуобороте.

— Не могу ли я чем-нибудь вам помочь? — спросил Аввакум. В это мгновение он искренне завидовал профессору.

— Тише, не шумите! — ответил профессор, не шелохнувшись и даже не взглянув на него.

Аввакум тихонько прикрыл дверь.

В одиннадцатом часу приехала Мария. Раскрасневшаяся от холода, с усыпанными снегом волосами, она, казалось, принесла с собой живительное дыхание снежных гор. Пока Хари помогал ей снять пальто и относил его на вешалку, она, постукивая каблучками, звонко смеялась, видимо сама не зная чему, и от этого казалась еще красивее.

Аввакум навел на них кинокамеру — на нее и на Хари — и, улыбаясь, нажал кнопку. Она кивком поблагодарила жениха, торопливо поцеловала его в губы и, вытянув вперед руки, кинулась к Аввакуму.

— С позавчерашнего вечера вы передо мной в долгу, — сказала она. — Помните?

— Помню, — ответил Аввакум и впервые в жизни почувствовал слабость в коленях.

— Боцман!

В проеме двери, ведущей на кухню, блеснуло потное лицо бывшего кока. Увидев гостью, он по-солдатски вытянулся в струнку.

— Слушаю, ваше благородие. — Его голос звучал не в меру серьезно для невинной игры.

— Пойди возьми гармонь — и на палубу! — приказала Прекрасная фея.

Когда он появился с гармонью в руках, Хари сидел в прихожей на единственном табурете и со спокойным видом курил сигарету.

— «Дунайские волны», — засмеялась Прекрасная фея и положила на плечо Аввакума руку. — Он играет одни только вальсы, — шепнула она ему на ухо. Затем спросила: — Вы танцуете вальс?

— Это будет впервые в жизни, — ответил Аввакум. Неприятная слабость в коленях исчезла.

«Боцман» приподнял растянутую гармонь, и его пальцы пробежались по старым пожелтевшим клавишам. «Жить тебе до ста лет! — подумал Аввакум и стал про себя отсчитывать: — Шаг, пол-шага, раз-два-три!» Теперь в танце действительно закружился весь мир. Вешние воды разрушили преграду, и по цветущим лугам с перезвоном побежали ручейки. В лазурном воздухе трепетно заблестело серебряное солнце, на изумрудном небосводе поплыли лиловые облака… А яркая радуга то поднималась, то опускалась, и за нею тянулись пышные шлейфы, и вот она уже превратилась в огромный фейерверк. С высоты, словно дождь, падали разноцветные капельки света… Шаг, полшага, раз-два-три! Кто сомневался в том, что мир прекрасен? Из ручейков образовалась тихая многоводная река, и в ее голубые воды с улыбкой смотрелось небо. Что у него в руках? Кусочек радуги? Но разве радуга способна так благоухать, разве у радуги могут быть волосы, грудь?

— Спокойнее, а то чего доброго вылетим из прихожей на улицу! — смеется Прекрасная фея.

Нет, они не вылетят. Правда, он впервые вкушал до сих пор неведомую ему радость, и не удивительно, если немного перестарался. Открывая новый для себя мир, он,