Дневник полковника Макогонова - Вячеслав Валерьевич Немышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Летом побывал я в Датыхе. Мы ходили с разведчиками в горы. Я улетел в Москву ваять свой репортаж. На следующий день Фикса ввязался в бой с «духовской» засадой.
И многое я узнал. Но хотел ли я это знать?.. Многие печали бывают от многих знаний. Печаль приходит не сразу, а лишь спустя время, когда начинаешь осознавать, участником каких драматических событий ты стал. И тогда начинаешь судить и рядить, а это уж вовсе дело неблагодарное.
Тимоха с трудом объяснялся — мобильная связь прерывалась. Я почти ничего не понимал, но так напрягал слух, что начинало ломить в висках, и мое сердце с фамилией Вязенкин вновь стучало с перебоями.
Тимоха кричал:
— Комендатуре п…ц! Брат, приезжай, сними… Тухляк, тушенка… Денег нет… Комендатуре все… Приезжай, брат!
Я благодарен был нашему главному редактору, милой — очень милой даме. Я простил ей все ее женские слабости за то, что она на просьбу мою нижайшую отправила меня туда, где вопил рубленым матом крепчайший русский солдат Тимоха, и вопль его был не похож на голос идеального солдата — сержанта разведки. Мне стало страшно, но не за себя, а за будущее. В будущее мы полетели с оператором Олегом Пестиковым. Кто, кроме меня и Песта, мог поставить точку?.. Никто. Сержант Тимоха знал это.
Во Владикавказе встретил нас неизменный Капуста.
Потемну уже добрались в Датых. Солдат стоял у шлагбаума.
— Скажите разведке, что к ним корреспонденты.
Ни пароля, ни документов не спросили. «Корреспонденты в разведку» было паролем. Темень хоть глаза выколи. Тимоху я не сразу увидел. Он вынырнул из темноты, навалился на меня.
— Братела!
— Тимоха.
Обнялись мы.
Под ногами каша. Хлюпает. Снег раскис в перемешку с грязью. Был февраль. Пестиков вцепился в камеру. Капуста всегда сзади — страхует.
— Тимоха, — говорю, — а если кто нас увидит?
Тимоха ухмыльнулся.
Мне стало не по себе. Дизель тарахтит. Одинокие фонари. Разведка располагалась на правом фланге, если было идти от шлагбаума. Домишко, лестница наверх с перилами, настил деревянный. Я предвкушаю встречу — вот сейчас повар Борода появится в своей душегрейке, в белом переднике, добрющий, жизнерадостный.
Собаки на нас гавкнули. Злые собаки. Как волки, повесили хвосты плетьми меж ног, метут по настилу.
— Слоненка? — спрашиваю Тимоху.
— Нет, другие. Слонячьи сдохли давно. Как Слон уволился, так и сдохли.
В палатке нас встретили. Всматриваюсь в знакомые лица, узнаю макогоновских солдат. Но многих не узнаю. Стали солдаты будто другими, будто не макогоновскими. Мы рассаживаемся за столом. Нам наливают, накладывают тушняка пожевать. Завязался разговор. И до меня стал медленно доходить смысл того, что произошло и происходит теперь со славной Ленинской комендатурой. Это было похоже на всеобщую организованную панику. Или когда крысы бегут с корабля, а бежать некуда, а кругом не вода, а черная топь: не ступить — не оступиться. Ни встать, и птицей хищной не взлететь.
Оглядываюсь, ищу глазами знакомых. Борода. Думаю, где же Борода?
Тимоха правильно рассуждает, он сильный солдат. Он сначала о людях вспоминает, потом о всем остальном.
— Плохо, Гриня, дела. А Борода погиб. А с ним одиннадцать человек саперов. Про Савву ты знаешь. Знаешь?..
Я оглох и ослеп. Мы молчали.
Солдаты сидели за столом. Кто-то отвалился на койку. Кто-то стал заниматься ногами — ноги на войне дело первейшее. Кто-то пересел от стола к телевизору — включили по видео кино про войну. Я еще подумал, что в кино всегда показывают, что на войне про войну не смотрят. Смотрят, я теперь наверное это знал.
Тимоха продолжает. Паша Аликбаров глядит на меня добрющим сибирским лицом. Усков здесь. Сержант Усков мне верит, а я прячу от него взгляд.
— Борода рассчитался с контрактом, — рассказывает Тимоха. — Поехал домой. Было как раз по пути с саперами. На их «мотолыге» и поехал. Саперы вышли в это время на маршрут. Не ходили, не ходили, а тут понексло их. Тракторист решил, чего они сидят без дела, пусть ходят по дороге до Галашек. В конце маршрута за Галашками был ларек, там покупали пиво. Там их и накрыли. Мы подскочили, когда уже в мясо… По ним сначала отработали фугасом, прям у ларька с пивом и заложили. Ждали. Как обычно бывало. Будто Грозного им мало… Потом накрыли из пулеметов. Борода еще отстреливался. Он был без ствола, но, видно, у кого-то подхватил. В голову его цокнуло. Так и лежал с автоматом в обнимку. Он же был первый стрелок в комендатуре, еще офицер штабной Тополев. Помнишь?.. Тополев тоже сменился. Ничего был офицер, с понятиями. Они с Макогоновым корешились. Так вот и говорю, на следующий день в Галашках снова были похороны. Борода прихватил за собой одного. Мы не отомстили. Спросишь почему. Мирная территория. Тут нет войны. Был бы командир…
Все, что рассказали разведчики, повергло меня в уныние. Пестиков выпивал, шмыгал носом, он умел искренне сопереживать чужой беде.
Говорили до середины ночи, сразу же писали интервью. Тимоха сказал на камеру. Паша Аликбаров сказал и сержант Усков. Некоторые отказались говорить, но не так чтобы наотрез, а просто отходили от стола и слушали, наблюдали за нашей телевизионной работой со своих насиженных мест.
Пришло хмурое утро. Мы бродили по комендантским порядкам.
В автопарке, рухнув на спущенные колеса, заваленные грязью и снегом, один на боку, другой уткнувшись носом в землю, как подстреленный подлым врагом, стояли БРДМ полковника Макогонова.
— Лодочник как? — спрашиваю про Лодочника.
— Лодочник заплакал бы, если б видел, — матом, матом Тимоха. — Уволился Лодочник. Технику всю разворовали, распродали местным ингушам. Ни одна единица не ходит. Это что, саботаж или пофигизм — не понимаю.
— Комендант?
— Тракторист стал народ прессовать. Вызвали по неотложному делу из Грозного самую цивильную б… Чечни, прапорщицу Ленку Макроу. Ты и не знал ее, она тетка примерная в б…х делах, суперпрофессионал. Она Тракториста споила, тот пил неделю: обосрался, обоссался под себя. Бахин вопил благим матом. Потом Тракториста убрали. Прислали нового. Тому все по херу вообще…
Мне было больно смотреть на знакомые еще с Грозного бронемашины. На этих «бардаках» летал по Грозному непревзойденный ночной водитель, взводный еврей Ленька Маркман, Лодочник. Мне показалось, что БРДМ, как люди, умирали долго
