Мир приключений 1983. Ежегодный сборник приключенческих и фантастических повестей и рассказов - Александр Беляев

ОШИБКА ШЕСТАЯ — ИСТОРИКОВ

Мы рассказали вам, как серия ошибок людей различных рангов и уровней привела к тому, что история жизни и смерти странной графини де ла Мотт (а тут нетрудно догадаться, что Жанна де ла Мотт и графиня де Гаше — одно и то же лицо) на долгие годы осталась тайной. Впрочем, нельзя сказать, чтобы историки и литературоведы не пытались добраться до сути дела. Так, еще в изданных у нас в XIX веко воспоминаниях загадочной французской поэтессы Оммер де Гелль, будто бы дружившей с Лермонтовым (считается, что эти воспоминания в значительной степени плод воображения Вяземского, сына поэта), подробно рассказано о жизни трогательной старушки Гаше — знатной французской аристократки, похороненной в маленьком крымском провинциальном городке.

Но если Вяземский и сфабриковал воспоминания, то не на ровном же месте он все придумал. Ведь во всех фантазиях Вяземского, как в сказках, обычно всегда присутствовала и доля истины. Потому на протяжении многих десятилетий их никак не могли ни подтвердить, ни опровергнуть. Что-то где-то о де Гаше Вяземский, безусловно, слышал. Возможно, в ту пору молва о странной графине передавалась в России из уст в уста. И главы о ней были включены в воспоминания Оммер де Гелль именно для большей правдоподобности.

На это странное произведение Вяземского можно было бы и не обратить внимания, если бы о де Гаше не упоминали и другие авторы.

В частности, во второй книге журнала «Русский архив» за 1882 год были опубликованы воспоминания дочери барона Боде, впоследствии игуменьи Митрофании. Цитируем:

«В 20-х годах Крым начал входить в моду. В то время приехала в Крым замечательная компания, исключительно дамская. Самой замечательной женщиной из той компании по своему прошлому была графиня де Гаше, рожденная Валуа, в первом замужестве графиня де ла Мотт. Это была старушка среднего роста, довольно стройная, в сером суконном рединготе. Седые волосы ее были прикрыты черным бархатным беретом, лицо, нельзя сказать кроткое, но умное и приятное, украшалось блестящими глазами. Говорила она бойким и удивительно изящным французским языком. Со своими спутницами она была насмешлива и резка, с некоторыми французами из своей свиты, раболепно прислуживающими ей, повелительна и надменна без всякой деликатности…

Перед смертью она запретила трогать свое тело, а велела похоронить себя, как была: говорила, что тело ее потребуют и увезут, что много будет споров и раздоров при ее погребении. Эти предсказания, однако, не оправдались. Служившая ей армянка мало могла удовлетворить общему любопытству: графиня редко допускала ее к себе, одевалась всегда сама и использовала ее только для черной работы. Омывая графиню после кончины, армянка заметила на ее спине два пятна, очевидно, выжженные железом. Это подтвердило догадки. Едва успел дойти до Петербурга слух о кончине графини, как прискакал от Бенкендорфа курьер с требованием ее ларчика, который был немедленно отправлен в Петербург. Графиня долго жила в Петербурге и в 1812 году приняла даже русское подданство, никто не подозревал ее настоящего имени, столь известного.

Однажды, во время разговора с императрицей, одна из знакомых графини, мадам Бирх, упомянула о ней в присутствии императора, который выразил желание увидеть графиню. Графиня была в отчаянье, но вынуждена была повиноваться. На следующий день она была принята государем и беседовала с ним в течение получаса. Возвратилась она успокоенная и очарованная его благосклонностью. «Он обещал мне тайну и защиту», — сказала она м-м Бирх, от которой стали известны эти подробности. Вскоре после этого графиня отправилась в Крым.

Деньги, оставшиеся после нее, были высланы во Францию какому-то господину Лафонтену.

Имя де Гаше она получила, кажется, от эмигранта, за которого она вышла где-то в Италии или Англии и которое ей впоследствии послужило щитом и покровительством».

Конечно, воспоминания игуменьи Митрофании — не такой уж бесспорный документ, чтобы на него целиком и полностью полагаться. Серьезных исследователей, привыкших иметь дело с бесспорными фактами, они ни в чем убедить не могли. Напротив, странные и не всегда обоснованные намеки на тождество де Гаше и Жанны де ла Мотт (Валуа) вызывали естественное чувство противодействия, желание оспорить само такое предположение. Аргументы скептиков казались убедительными. Да и вообще скептики иной раз оказываются в предпочтительном положении. Всегда легче в чем-либо усомниться и на том нажить себе славу умного и проницательного человека, чем доказывать даже самую простейшую истину. Глубокомысленно сомневающийся (к сожалению, распространенная порода людей) частенько представляется чуть ли не мудрецом, а тот, кто с некоторой робостью, без апломба настаивает на чем-нибудь естественном, весьма вероятно порою именно из-за отсутствия апломба оказывается битым. Над теми, кто возвращался к разговору о тождественности де Гаше и де ла Мотт, со временем начали посмеиваться как над неисправимыми фантазерами. Где жесткие, четкие доказательства того, что все это правда, а не очередная историческая мистификация? Таких доказательств долгое время не было.

Удивляло лишь то, с каким упрямством в минувшем веке русские и французские газеты и журналы возвращались к этой теме.

Несколько примеров.

В 1889 году, в июльском номере «Русского вестника», вышли воспоминания Ольги Н. «Из прошлого». В них сообщены такие сведения: в Крыму Голицыны узнали, что их гувернантка — де ла Мотт. Служанка в дверную щель увидела клеймо на плече графини. Не это ли послужило причиной отъезда де Гаше из Кореиза в Старый Крым? О крымском периоде жизни де ла Мотт (так ее и именуя) пишут «Огонек» (№ 28, 1882), «Новое время» (11 марта 1895 г., приложение № 217) и другие журналы.

Но и это никого ни в чем не убедило. Более того, многие историки стали считать разговоры о «русском периоде жизни де ла Мотт» попросту несерьезными. Стоит ли тратить время и силы на выяснение подлинности (или же ложности) обычных исторических анекдотов, обывательских сплетен?

Да, но существовала ведь папка, в которой хранились документы относительно поездок Мейера и Браилки в Старый Крым, Феодосию и Судак. Верно. Существовать-то существовала, но затерялась в Таврических губернских архивах. И могла бы вовсе исчезнуть, если бы не попала на глаза известному знатоку Крыма, краеведу и историку, позднее академику Арсению Маркевичу. В «Известиях Таврической ученой архивной комиссии» (№ 48, Симферополь, 1912) А.Маркевич опубликовал переписку Дибича, Бенкендорфа и Палена с Таврическим губернатором Нарышкиным, результаты опросов Мейером и Браилко барона Боде, чинов Старокрымской ратуши (городского управления) и других свидетелей.