Собор - Измайлова Ирина Александровна

Но его задержала дочь, которую он несколько мгновений не мог подхватить на руки: девочка дергала его за пальто и пыталась что-то у него спросить.

А в эти самые мгновения Элиза уже оказалась возле ограды набережной, где полминуты назад юный драгунский офицер осадил своего коня и сошел с седла, чтобы поговорить с остановившим его полным господином. Растолкав их обоих в разные стороны, мадам де Монферран вырвала из рук ошеломленного юноши поводья, поставила левую ногу в стремя и легко, одним движением вскочила в седло. Она села в него по-мужски, верхом, как садилась в цирке. Ее кринолин встал дыбом на крупе коня. Прежде чем кто-нибудь успел что-то понять, раздался крик: «Пошел!» — драгунский конь с места рванулся в галоп и понесся к Марсову полю и через поле наискосок в направлении Невского проспекта.

— Что это значит?! — завопил офицерик, когда пыль, взвившаяся возле него, стала уже оседать. — Кто это такая?! Мой конь! Она сошла с ума!

— Бес-баба! — восхищенно ахнул молодой кучер, с трудом успевший осадить свою лошадь перед промчавшейся мимо всадницей. — Ух, бес-баба!

— Милый! — тотчас подскочил к нему Алексей, прижимая к себе хнычущую дочку. — На Исаакиевскую площадь свези нас поскорее! Весь кошелек отдам!

Тем временем Элиза уже неслась на всем скаку по Невскому проспекту, уже доскакала до Малой Морской, повернула, обогнула лобановский дворец, и перед нею, одетый в леса, огромный и грозный, вырос собор. До сих пор в ее сознании не было ни одной отчетливой мысли, но при виде собора она вдруг подумала, вернее, с невероятной ясностью вспомнила, что в одной из галерей его гигантского фундамента есть склеп, который Анри тщеславно и просто приготовил для себя[63]. Два года назад он составил завещание и в нем, подобно многим европейским архитекторам, просил, чтобы после смерти его не разлучали с собором…

Конь подлетел уже к западным воротам изгороди, и тогда Элиза увидела, что ворота закрыты, и сообразила, что их закрыли за ненадобностью уже месяц назад, чтобы меньше было соблазна посторонним проникать на строительство. Надо было развернуться и обогнуть собор с юга, но она не могла потерять еще одну лишнюю минуту. «Вперед!» — прозвенел ее крик, и конь, послушный ее посылу, взлетел в воздух и перемахнул через саженную изгородь.

— Батюшки светы! — возопил кто-то, шарахаясь от всадницы.

Оглянувшись, разом охватив взглядом всю западную часть площадки, Элиза сразу увидела сгрудившуюся на стилобате и на ступенях толпу рабочих. Она поскакала туда и взлетела по ступеням, уже осмысляя случившееся, уже видя растерянность и ужас рабочих, а затем, с высоты седла — свободное пространство среди них, разостланный брезент и на нем — тело своего мужа, раскинутые руки, окровавленную голову.

— Анри!!! — звонко, по-девичьи закричала Элиза.

За несколько минут до этого раненый очнулся, но, открыв глаза, мутным взглядом обводил лица рабочих, ничего еще не понимая.

Он увидел Элизу в то мгновение, когда она, осадив коня возле самой толпы, сразу перед ней расступившейся, спрыгнула с седла.

Ворох юбок взлетел вверх, ноги открылись почти до колен, с головы упала голубая с белой вуалью шляпа, и черные волосы лохматым узлом свалились на ее плечи. На миг сквозь боль и жгучий туман Огюст увидел девочку из захолустного итальянского городка, маленькую француженку Лизетту Боннер, которая прискакала верхом, чтобы найти и спасти своего Анри. В последующий миг он вспомнил все, что произошло.

— Жив, жив, я это знала! — закричала Элиза точно те же слова, что тогда, тридцать один год назад, и точно, как тогда, заплакала, опускаясь на колени возле мужа.

— Слава те господи! — завопили с разных сторон рабочие, видя, что главный архитектор оживает на глазах.

— Лиз, не плачь, все хорошо! — уговаривал Огюст жену, привставая на локте и пытаясь обнять ее и привлечь к себе. — Ну, ничего же не случилось… Ну, доски упали. У нас это бывает — я же тебе говорил… Ну полно, не надо… ну так нельзя…

— Милый, милый, милый! — твердила Элиза и, никого вокруг не видя, целовала его глаза, щеки, окровавленный лоб.

— Больно, да, больно? — всхлипывая, спрашивала она.

— Нет, уже нет.

И он, внезапно вспомнив пережитый ужас и испытав невероятное облегчение, прижался головой к ее плечу.

Спешно вызванный лекарь уже заканчивал перевязку раненого, когда прибежали Алексей с Еленой.

— Коляска у ворот, — сказал Алексей. — Кучер обещал, что подождет. Надо домой ехать.

— Да, да, да, — прошептала Элиза, все еще стоя на коленях, не замечая своего измятого кринолина, который парусом стоял за ее спиной. — Да, мы поедем.

— Мы сейчас все сделаем! — воскликнул один из рабочих. — Вы лежите спокойно, Август Августович, мы вас так на брезенте и снесем в коляску.

— Нет, — твердо проговорил Монферран и взглядом обежал смятенные лица обступивших его людей. — Вы что же тут, господа, топчетесь, будто бог знает что случилось? Каждый день это бывает, увы… Алеша, Джованни, дайте-ка мне руки.

— Но вам вставать нельзя, ни в коем случае! — возмутился лекарь.

— Я сам знаю, что мне можно, чего нельзя!

Повинуясь его не знающему возражений взгляду, Карлони и Алексей подхватили его под руки и помогли подняться. Поднявшись, он побледнел, но, морщась, подавил приступ дурноты.

— Кто был наверху, когда оборвались канаты? — спросил он.

По толпе пробежал испуганный шепоток, рабочие затоптались и заежились. Надвигалась буря.

— Я вас спрашиваю, кажется, — спокойно повторил главный.

От толпы отделились человек двадцать рабочих и неуверенно шагнули вперед.

— И я еще, — сказал стоявший рядом с Монферраном Салин.

— Господа, благодарю вас. Вы спасли мне жизнь, — сказал Огюст твердо. — Я видел ваши действия, вы очень рисковали и все сделали очень верно. Спасибо вам всем. Я поговорю с Комиссией о вознаграждении вам за вашу смелость.

— Какое там! — наперебой загалдели рабочие. — Обошлось, и ладно! Не в деньгах счастье!

— Анри, родной мой, едем домой, — уговаривала мужа Элиза.

— Подожди еще немного, — ласково возразил он и опять возвысил голос: — А теперь, где Пуатье?

— Я здесь, мсье! — молодой человек вынырнул из толпы. — Я…

Огюст повернулся к нему, и он сразу умолк.

— Я вас просил вчера проверить верхние кабестаны? — тихо спросил главный.

— Да. И я проверил, — дрогнувшим голосом ответил Пуатье.

— И не заметили перетертого каната?

— Но я же архитектор, а не смотритель работ! — заливаясь краской, выдавил молодой человек. — Спрашивайте с господина Салина! Щупать канаты не мое дело!

— Что?! Не ваше дело?! — вскрикнул Огюст. — Не ваше дело выполнять мои распоряжения?! Хотите свалить на того, кто не виноват? Не получится! Я не балетным танцором вас брал сюда, а вы пока только пляшете из одного конца строительства в другой, а делаете, сколько кот проплакал!

Монферран намеренно говорил по-русски, чтобы слова его понимали все окружающие. Он в упор смотрел на Пуатье, и тот начал все больше съеживаться под взглядом главного архитектора, уменьшаться, хотя и был на голову выше его.

— Неделю назад из-за вашей небрежности уже был несчастный случай! — прогремел главный. — С меня довольно! Сегодня вы чуть было не угробили колонну, пилон и мою собственную персону! Я и так, что ни день, пишу отчеты о смертях! И если это неизбежно, то пусть, по крайней мере, это будет не из-за того, что я держу на строительстве болтуна с дипломом Академии!

— Помилуйте, мсье! — по-французски вскрикнул Пуатье. — Я проверял кабестаны… я только не догадался посмотреть весь канат, размотать его… Ради бога!. Если меня рассчитают, я пропал!

— Я не знаю, что он вам говорит, — вмешался в разговор Максим Салин, — но только вчера канат был в порядке, я-то проверял. Верно, затерся по краю настила. Да мы проверим все теперь, Август Августович. Поезжайте вы домой от греха…

— От греха? — грозно усмехнулся главный. — Еще один защитник нашелся! Ладно…