История одного крестьянина. Том 2 - Эркман-Шатриан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А Шовель, который расхаживал взад и вперед по комнате, опустив голову, отвечал им с горькой усмешкой:
— В Париже все спокойно. Париж любуется на шествие штабных офицеров Бонапарта. С какой стати будет восставать парижский народ, если мы с вами спокойно сидим здесь и мечтаем, в то время как на улице кричат: «Да здравствует Бонапарт!» Ради чего и ради кого станет народ жертвовать жизнью? Ради того, чтобы сохранить конституцию Третьего года, которая лишает его всех политических прав? Или ради того, чтобы кучка интриганов удержалась на захваченных ими местах? Конечно, нет! Я постараюсь сейчас все это вам объяснить: борьба происходит между буржуа и солдатами. К этому давно уже дело шло, я это предчувствовал. Началась она тринадцатого вандемьера и продолжалась до восемнадцатого фрюктидора. Армия в общем-то всегда была за народ, ибо всеми своими корнями она уходит в народ. Те, кто поддерживает интересы народа, всегда пользуются и поддержкой армии. Поэтому-то Конвент, несмотря на все страшные меры, которые он вынужден был в то время принимать, всегда мог рассчитывать на солдат, даже когда надо было двинуть их против генералов. А генералу — ни одному не удалось заставить солдат выступить против республики, ибо республика в ту пору — это были они сами, их родные, их близкие, их друзья, вся нация. Но вот бывшие жирондисты и их сторонники из Болота сговорились и устроили Девятое термидора: отныне интересы народа были отделены от интересов буржуазии. И конституция Третьего года утвердила это. Пропасть между ними с тех пор что ни день, то увеличивается. Республику теперь нельзя уже назвать единой и неделимой, она разделена: у буржуазии свои интересы, у народа — свои. Между ними находится армия, и вот она-то отныне и будет диктовать законы. Для этого нужен был случай, и член нашей Директории Сийес такой случай нашел — он уже полгода старается, как бы выдумать заговор якобинцев против республики. Этот человек, отличающийся неслыханным тщеславием, ненавидит народ, потому что народу нужны ясные идеи и он не приемлет хитроумных идей аббата Сийеса. Народ предоставил аббату Сийесу сидеть в своем Болоте и забыл о нем. Он не стал спрашивать, как буржуа из Учредительного собрания: «Что нам теперь делать, господин аббат? Что вы думаете о наших действиях, господин аббат? Если вы ничего нам не скажете, господин аббат, мы попадем в весьма затруднительное положение!» А народ и народные представители не трогали его, — дали ему возможность спокойненько сидеть и размышлять. Народ без него и вопреки ему совершил немало великих дел; а то, что это было вопреки ему, видно по физиономии этого человека, который все считал неправильным, но из осторожности молчал.
Потом он встретился со своими дружками в Совете старейшин: они вместе натерпелись страху, не раз вместе дрожали за свою шкуру, и это в какой-то мере сроднило их. Конституция Третьего года показалась им недостаточно монархической, а члены Директории Ларавельер, Ревбель и Баррас — недостаточно буржуазными. Тогда они устроили прериальский переворот, и Сийес стал членом Директории. Патриотические газеты запретили, их издателей, владельцев и редакторов выслали в Олерон, клубы закрыли, якобинцев подвергли преследованиям! Последние полгода всюду только и разговоров что о терроре, о заговоре против республики, — отличный предлог, чтобы арестовать всех тех, кто внушает опасения. Но и этого оказалось недостаточно. Окончательный текст конституции нашей республики лежит у Сийеса в кармане, и, коль скоро он не совпадает с тем, каким хотел бы видеть его народ, коль скоро народ может отвергнуть этот текст, Сийесу нужен генерал, который мог бы привести людей в чувство, если те вздумают бунтовать. Он прощупал было Моро и Бернадотта и выбрал Жубера, но Жубер погиб в сражении при Нови. А тут Бонапарт вернулся из Египта. Бонапарту по духу конституция Сийеса, и он готов защищать ее против всех и вся, а Сийесу и его дружкам из Совета пятисот больше ничего и не нужно. Тогда они отдают в руки Бонапарта оба Совета, переводя их в Сен-Клу; и вопреки конституции поручают Бонапарту командование всеми войсками. Завтра мы увидим, что за этим последует. Думается, что, если их затея увенчается успехом, Бонапарт и его солдаты тоже захотят принять кое-какое участие в управлении страной, — тогда буржуазии придется потесниться.
И Шовель подмигнул; его глубоко возмущал такой оборот событий, хотя он предвидел его, но сейчас, когда дела в республике шли так хорошо, подобные гнусности казались просто немыслимыми. Я и по сей день считаю, что если бы не аббат Сийес, Бонапарт при всей своей дерзости никогда не посмел бы совершить переворот. Но Сийес подготовил переворот, и Бонапарт его осуществил.
На другой день все кинулись к нам в лавку за газетами, — за несколько минут мы распродали все, что было. Вся наша семья и человек десять или двенадцать друзой собрались у нас в читальне и стали читать вслух отчет о знаменитом заседании Совета пятисот, состоявшемся 19 брюмера в оранжерее Сен-Клу под председательством Люсьена Бонапарта. Итак, я прочел:
«Заседание, состоявшееся в половине второго в оранжерее Сен-Клу (левое крыло дворца), началось с чтения протокола предыдущего заседания.
Годен. Граждане, декретом Совета старейшин заседания Законодательного корпуса перенесены в эту коммуну.
Эта чрезвычайная мера могла быть вызвана лишь наличием непосредственной угрозы. И в самом деле, нам сообщили, что существуют могущественные группы, которые грозятся нас разогнать; надо было отнять у них всякую надежду разделаться с республикой и не допустить нарушения мира во Франции». И так далее и тому подобное.
Годен еще долго говорил в таком духе, а под конец предложил назначить комиссию для доклада о положении дел в республике и выработки мер общественной безопасности, которые, учитывая обстоятельства, необходимо принять. Тут его прервали.
«Дельбрель. Прежде всего надо подумать о конституции.
Гранмезон. Прошу слова.
Дельбрель. Конституция или смерть! Штыками нас не испугаешь: мы свободные люди.
Несколько голосов сразу. Мы не желаем диктатуры!.. Долой диктатора!
В зале раздаются крики: «Да здравствует конституция!»
Дельбрель. Я требую возобновить присягу конституции!
Поднимается страшный шум. Депутаты окружают стол председателя. Снова раздаются крики: «Долой диктаторов!»
Председательствующий Люсьен Бонапарт. Достоинство Совета требует, чтобы я положил конец дерзким выпадам со стороны некоторой части ораторов. Я призываю их к порядку.
Гранмезон. Депутаты, Франция не может без удивления взирать на то, что народные представители и Совет пятисот, подчиняясь декрету Совета старейшин, перенесли свои заседания в это новое помещение, не будучи оповещены об опасности, которая им, очевидно, угрожает. Тут шла речь о создании комиссии для разработки мер на будущее и выяснения того, что же нам делать дальше. Мне кажется, сначала надо создать комиссию, которая разобралась бы в том, что уже сделано».
Закончил он свою речь так:
«Вот уже десять лет, как французский народ проливает кровь за свободу, и я предлагаю поклясться, что мы будем всячески противиться восстановлению любой тирании.
Хор голосов. Поддерживаем! Поддерживаем! Да здравствует республика! Да здравствует конституция!»
Клятва была дана, и Бигонне сказал:
«Эта клятва, которую вы сейчас возобновили, войдет в анналы истории. Ее можно сравнить лишь со знаменитой клятвой, которую Учредительное собрание принесло в Зале для игры в мяч. Разница состоит в том, что тогда народные представители искали спасения от штыков королевской власти, а сейчас оружие, с помощью которого была добыта свобода, находится в руках республиканцев.
Хор голосов. Да!.. Да!..
Бигонне. Но эта клятва останется пустыми словами, если мы не направим Совету старейшин послания с требованием объяснить причины, побудившие перенести сюда наши заседания».
Заседание продолжалось среди общего волнения. Было принято послание Директории; затем пришло письмо от Барраса, сообщавшего о своей отставке. Этот негодяй писал:
«Граждане представители.
Вступив на стезю общественной деятельности только лишь из любви к свободе, я согласился взять на себя первый пост в государстве, дабы оберегать свободу в минуты опасности. (И так далее и тому подобное). Почести, какими был встречей по своем возвращении знаменитый полководец, которому я имел счастье открыть путь к славе, великое доверие, оказанное ему Законодательным корпусом, равно как и декрет, принятый народными представителями, убедили меня, что, каков бы ни был пост, который будет мне вверен в интересах общества, свободе ничто не угрожает и интересы армии будут соблюдены». (И так далее и тому подобное).
