Трудный переход - Иван Машуков

— Тот уж большой, дурак, — негодующе сказала она. — Чего он с маленькими-то связывается?

— А я его палкой, — сказал Васька. — Как дал ему!

"До чего дошло, ребятишки и то между собою враждуют". Аннушка была огорчена.

Все люди как люди, а её вот сына гонят с улицы! И чего это Егор запропастился? Шум и возбуждение, поднятые появлением в деревне трактора, подействовали и на неё. Видя, как вокруг большой, грозно рычащей машины суетятся Григорий, Гаранин, а вместе с ними Ларион Веретенников, Ефим Полозков и Кузьма Пряхин, Аннушка подумала, что и её Егор мог бы быть здесь. Неужели уж он хуже Кузьмы Пряхина?

"Пахать и сеять надо! Нечего нюни-то распускать!" — прикрикнула она на себя.

Васька поедет с нею на пашню. А куда девать Зойку? Мала ещё, чтобы жить на поле в балагане. Можно бы отвести дочь к Елене — та сидела со своим маленьким дома. "Нет, не стану навязываться, ещё подумает, что без неё мне не обойтись". Аннушка решила поговорить с Агафьей. "У нас с нею одно горе, и мужья наши вместе бедуют где-то в тайге". Вечером она отправилась к Парфёновым.

Агафья её встретила хмуро. Аннушке пришлось опять выслушать всё то же — неудовольствие Агафьи на сына, сетования, что "черти куда-то загнали мужиков, а когда они приедут — неизвестно".

— Сколько раз говорила Мишке: "Надо наварить лемех, отнеси его в кузню". Так нет же: завтра да завтра! Вот и довёл теперь: добрые люди уж на пашню поедут, а он только собирается..

— Тётка Агафья, — перебила Аннушка. — Я хотела у вас Зойку оставить, пока съезжу на пахоту.

— Оставляй уж, — помолчав, сказала Агафья, но была явно недовольна.

"Не было бы нужды, не стала бы просить её", — с горечью подумала Аннушка.

Вошёл Мишка.

— Ну, был ты в кузнице? — сердито спросила его Агафья.

— Был, — ответил парень и стал объяснять: — Там всё колхозникам вперёд делают, а единоличникам после, потом…

— Вона что! — всплеснула руками Агафья и принялась ругаться.

Прежде с этой нуждой в Кочкино ездили, а теперь вот есть и в Крутихе кузница, да оказывается не для всех, а в первую очередь для колхозников.

— А мы-то что же, — возмущалась Агафья, — не люди?

Почему-то стало обидно и Аннушке. Значит, откажут и ей, если понесёт лемеха!.

Утром в день выезда на пашню она привела дочку к Парфёновым. На этот раз Агафья встретила её уже более приветливо.

— Ладно, оставляй, — сказала она. — Ничего… догляжу за ней.

Вернувшись от Парфёновых, Аннушка стала запрягать лошадей.

Когда ещё она жила у Волковых, ей приходилось выполнять мужскую работу, быть около лошадей; она их не боялась. Так и сейчас. Аннушка уверенно запрягала гнедого коня, которого Егор купил у Платона. Чалая кобыла была в пристяжке. А на Холзаном должен был ехать Васька. Аннушка бегала по двору в стёганой тужурке, в широкой юбке и высоких броднях. Васька тоже надел бродни, а на голову обтрёпанный картуз. Аннушка набросила на Холзаного седло. Васька сейчас же подскочил и стал затягивать подпругу. Конь шумно вздохнул, бока у него стали круглыми.

— Надувается, чёрт. Ишь пузо-то распустил. — сурово сказал Васька и ткнул кулачонком коню в живот.

Холзаный одним глазом скосился на Ваську и так же шумно выдохнул.

— То-то, леший! — сказал Васька.

— Ты пошто, сынок, ругаешься? — повернулась к нему Аннушка.

— А что он надувается! — ответил Васька, с усилием затягивая подпругу.

Аннушка наклонилась над телегой, чтобы спрятать улыбку. Бедовым пареньком растёт её сын!

Пока она укладывала на телегу бороны, плуг, необходимые припасы, Васька подвёл засёдланного Холзаного к забору и стал прыгать, стараясь с забора достать ногою стремя. Наконец он изловчился и сел в седло. Стремена у седла оказались высоко подвязанными. Аннушка подошла и подвязала их пониже, проверила, крепко ли затянута подпруга.

— Вот теперь можешь ехать, — сказала она сыну.

Васька сел на коня не с левой, как должно, а с правой стороны. Аннушка ему об этом сказала.

— Ладно уж, — недовольно проговорил он. — Учат бабы мужиков!

И эта мальчишеская грубость ей понравилась.

Васька нетерпеливо ёрзал в седле: ему хотелось как можно скорее проехать верхом по улице. Пускай все видят, как он ездит! Пускай Пашка посмотрит. "Дразнится ещё, что наш тятька убежал"…

— Скорее же, мамка! — крикнул Васька и потянул повод. Холзаный резво пошёл к раскрытым воротам. Лохматый Шарик побежал вслед.

Когда уже были за деревней и Васька всё ещё переживал, как важно он проехал на коне по Крутихинской улице на виду у всех, Аннушка вспомнила, что перед выездом они не посидели пять минут, как следовало по обычаю. "Ладно уж, — со смирением сказала она про себя. — Бог даст, всё хорошо будет".

Но в первые же дни полевой страды ей пришлось очень трудно. По-мужски шагая, она шла за плугом. Тройка лошадей едва тянула его. Васька, сидя верхом на Гнедке, помахивал плёткой, надетой на руку; Гнедко натягивал постромки. В корню шёл Холзаный, а в пристяжке Чалая. Аннушка взмахивала сошным бичом. Пыль клубилась из-под плуга; земля уже начала пересыхать. Плуг прыгал в руках на каменистой полосе. В первый день Аннушка так измучилась, что едва нашла в себе силы устроить Ваське постель и сварить чай.

— Ох, рученьки мои, — жалобно проговорила она, ложась в балагане рядом с Васькой на разостланную старую шубёнку и смотря на свои вспухшие, в пузырях мозолей ладони. А ведь всё только ещё начинается. За пахотой идёт сенокос, а там страда…

Ей так ясно представился длинный ряд дней без мужа, на тяжёлой мужской работе в поле, что она заплакала. С мокрым от слёз лицом она и уснула.

На второй день первая небольшая полоска была вспахана; именно на ней Егор, уезжая, советовал Аннушке посеять пшеницу. Но кто же ей засеет? Аннушка даже за голову схватилась. Кажется, простое дело: надевай на плечо лукошко, полное зерном, и иди-шагай по мягкой, вздыбленной чёрными пластами пашне, разбрасывай из пригоршни зерно и любуйся, как оно летит и, прыгая, падает на чёрную мягкую землю. Благословен труд сеятеля! Но в нём — тысячелетний опыт. Как посеять? Не загустить бы или, наоборот, не сделать посев редким… "Надо кого-нибудь из мужиков попросить… Эх, беда, беда!"

Она запрягала уже лошадей, чтобы ехать в деревню просить Никодима или ещё кого-нибудь из единоличников, а Васька, обрадованный этим, играл с Шариком, когда на полевой дороге, проходившей неподалёку в стороне, показалась длинная вереница подвод. "Кто же это?" — остановилась и стала вглядываться Аннушка. Потом поняла: это ехали с дальних пашен за столбами колхозники. Как видно, они уже отсеялись там и теперь переезжали на ближние пашни. Подвод пятнадцать, не меньше насчитала Аннушка. Лошади бойко бежали по дороге, мужики, сидевшие на телегах, о чём-то громко меж собою переговаривались; по степи разносились их радостные голоса. Аннушке опять подумалось: почему нет среди этих мужиков её Егора? Она бы тогда не мучилась так… "Вон как они едут… весело, все вместе…" Но в тот же миг она рассердилась на себя. "Пошла кукситься! Пускай едут себе! Мне-то какое до этого дело?" Однако она всё продолжала вглядываться в проезжавших мимо колхозников. Вот они уж совсем близко. Пылит дорога под тележными колёсами… На одной из телег Аннушка заметила Ефима Полозкова. Она не могла ошибиться: слишком знакома ей была высокая и широкая в кости фигура соседа. "Вышла бы я тогда за него замуж… — усмехнулась она про себя и сразу же испугалась этой своей мысли. — Ой, что это я!" Ефим проехал, а потом оглянулся. Словно её печальная мысль долетела до него. И, узнав, повернул коня.

— Что, соседка, стоишь, не пашешь? Ай беда какая?

Аннушка смутилась и виновато опустила перед ним голову. "Уж не приколдовала ли я чужого мужика? С чего это он вдруг повернул?"

— Как же не беда, сосед, — сказала она, — никогда того не было в Крутихе, чтобы баба сеяла хлеб… Вот и стою над полем, как над могилой…

Эти слова и то, как они были сказаны, — всё потрясло Полозкова.

Он заглянул под надвинутый на брови платок когда-то так любимой им женщины, и жалость охватила горячей волной его сердце…

— Что ж, — сказал он, — может, я помогу? Только бы муж не обиделся… — Нехорошо это считалось, когда чужой мужик, не из родни, засевал бабе поле, когда её мужа дома нет…

Сказал и почувствовал, как загорелись его щёки от стыда.

Она вспыхнула, всё поняв. И, помолчав, сказала:

— Засевай! Что ж делать-то? Глядишь, не обидится… Примета-то старая, а теперь всё по-новому!

И, принуждённо засмеявшись, пошла развязывать мешки с семенами.

Вернувшись с поля и прибежав к Агафье за дочкой, Аннушка услыхала новость: Никулу арестовали…

— Какого Никулу? — спросила она, целуя Зойку.

— Да какого? — продолжала Агафья. — Один у нас Никула Третьяков.

— За что же его?