Хранить вечно. Книга вторая - Лев Копелев

И так мне это обидно стало, как он жует и колбасой пахнет, я одеялкой закрылся и спать; только я потом слышал, он вроде зубами скрыпел и вроде стонал… Я тогда спросил: ну что, Петрович, схватило брюхо от чистого продухта? А он только рыгает, сытый, значит, сердитый… Я думал, болить ему, иета, сам виноватый… Сам жрал, никому и понюхать не дал, а ему диета положена, сам и мучайся. А ен скрыгтит, рычит, а ни словечка не скажет - характерный мужик. А как тихо стало, я думаю, ието заснул, значить, нажрался от пуза, намучился, перемогся и спить, сытый. А ен, значить, иета, кончился…

Мы отнесли тело к выходу. Теперь уже не надо было скрывать, что спешим. Раздали лекарства и ужин, двое санитаров и двое добровольцев из больных понесли покойника на дощатом щите от нар. Еще двое пошли, чтобы сменять на ходу - не останавливаться же с такой ношей отдыхать среди лагеря. Теперь мы шли целой толпой - путь в мертвецкую вел мимо наших юрт.

Вахтанг рассуждал вслух:

- Сам мужик себе смерть сделал. От жадности подох и от своей тупости. Никакая животная так не подохнет. Собака знает, кацо, что можно есть, что нет, и кошка знает, самый глупый баран знает, самый глупый ишак знает… Не будет есть, когда больной. А такой мужик, такой Сидор Поликарпович ни хрена знать не хочет… Он за свое сало человека убьет, десять человек убьет и жену продаст, и родину продаст за свое сало… И сам подохнет. Не понимаю, зачем такой человек живет.

Другие поддакивали Вахтангу.

Я молчал. Уже темнело, зажглись фонари вокруг зоны, в бледном свете густели черные тени.

Покойник возбуждал злость, Вахтанг прав, и его лихая, бесшабашная воровская судьба все же лучше, чем исступленная мужицкая скупость - и вот скрюченный труп под рваной простыней. Он вызывал во мне такую же бессильную злость, как раньше Хрипун или Водяной. Но вместе со злостью саднила жалость, неотвязная, как зубная боль: ведь все это от голода, от уродливой страшной жизни… Хуже скотов! Но скотов так не мучают, и скоты друг к другу не так жестоки, как мы, так бессмысленно, безжалостно жестоки.

…От черных теней - кто-то пробежал между бараками - холодок страха… И все же повезло, что эта смерть именно сейчас. Нас добрый десяток. Не рискнут.

Уже к концу вечера в обеих юртах, у тяжелых и в моей, появились новые постояльцы. Некоторых я знал: мой старый кореш Никола Питерский, Леха Борода, Никола Зацепа. Другие были незнакомые, но все повадки - походка, интонация, ухмылки - не оставляли сомнений: чистый цвет, законные воры.

- Мы тут до подъема посидим, покемарим, покурим… тихо будет, не сомневайся… У нас - воинский порядочек. Часовые-караульные на зексе, чин-чинарем. Твоих доходяг никто не обидит. И суки не полезут. Они, падлы, уже верняк знают, что мы тут в обороне. Не дадим наших корешей давить. И тебя тронуть не дадим.

Прогнать их я не смог бы, да и не хотел. Они стали моей единственной защитой. Дико было сознавать, что оказался участником чужой войны, страшной войны сук с ворами. Я слышал немало рассказов о таких войнах. Хорошо, если сразу убьют, а то ведь есть любители изощренно пытать, топить в сортирах. Нелепая смерть! Чудовищно нелепая! Ни за что ни про что. Из-за вскрытия того несчастного старика. Из-за того, что обозлил пастухов. А ведь я не обличал их, только отстранился…

Ночь была теплая, двери в юрты открыты. Вахтанг и Никола успокаивали меня - все будет в порядке, мы дежурим, если какой больной попросит, мы тебя позовем, иди отдыхай. Я пустил их в мою кабинку, угостил папиросами, сказал, что если что - буду рядом, стучать в стенку. Взял свое оружие, кочергу и скальпель, и ушел в отсек санитарок.

Валя мирно храпела на верхней койке, а Милка не спала, ее знобило от.страха. Она знала об утреннем разговоре с Сашей; она испугалась, когда в юрте появились незнакомцы, слышала, что мы перешептываемся, не могла понять о чем… Она прижалась ко мне, всхлипывая «не пущу, не пущу, убьют», мы ласкались прерывисто - то шаги за стеной, то голоса у двери юрты. Вахтанг распоряжался в моей кабинке, там рассказывали были и небылицы о прошлом, особенно подробно и смачно о любовных похождениях. Милка шептала: «Ой, бесстыжие, ты не слушай!», накрывала одеялом и мою и свою голову, горячо дышала в ухо: «Ой, не слушай гадости… такая гадость», и дышала все чаще, все жарче, прижималась все ласковей…

Уснули мы только к рассвету. Наутро болела голова. Ночные гости ушли к разводу.

Александр Иванович был пасмурный, похмельный. Хмуро выслушал сообщение об умершем.

- Вот и лечите их… Переживайте, не спите ночей. Все ваши принципы, все гуманизмы - одна херня. Спирт у нас есть?

- Только денатурат.

- Давайте денатурат. И не смотрите на меня, как поп на еврея. Принесите карболену и марлю. Вы, конечно, очень ученый, но я еще могу вас кое-чему научить.

Он растолок карболен в порошок, насыпал в марлю, процедил сквозь этот угольный фильтр стакан денатурата, процедил еще два раза, меняя фильтры. В очищенный спирт бросил несколько крупинок марганцовки, внизу образовался мутный осадок. Он осторожно слил, разбавил физиологическим раствором. Разлил по мензуркам.

- Пейте… Закусите пектусином. И выпейте ложку валерианки. Чтоб не пахло. Усвоили науку? Ин вино веритас!… Это истинная правда, а все остальное - херня. Вы как думаете, почему это я пью с вами в рабочее время? Как это объяснить с точки зрения ваших принципов?… Не знаете? Многого вы еще не знаете.

Но это я вам объясню. Прощаюсь! Посошок поднес. Вас этапируют завтра сразу после развода. Объявят сегодня на поверке. Но вы уже сейчас начинайте сдавать Ане и Куликову. Она будет вместо вас старшей по стационару, а он вместо нее помощником. Только к тяжелым его подпускать нельзя. Он ведь убежден, что пульса нет, а вши от мыслей заводятся. Выпейте еще, повторить не скоро придется. Желаю вам… Ну что можно пожелать, чтоб не пустые слова, не сантименты, этого не терплю. Желаю остаться в живых, не доходить, не впадать в отчаяние и помнить - пока жив, все еще может быть поправимо. А вы мне пожелайте, чтоб тоже не пустые слова. Пожелайте не спиться, не стать алкоголиком и вообще…

- Вообще, спасибо, Александр Иванович, большое спасибо. Желаю вам здоровья - это не обычная формула, в самом точном смысле слова говорю: здоровья телесного и душевного и тоже верю, что в жизни все еще поправимо.

Днем пришел Саша. Я сидел в кабинке с Аней и Куликовым над кучей тетрадей, списков больных и коробок с карточками истории болезней.

- Ревизия у тебя?

- Да, вроде. Доверяют и проверяют.

- Выйдем на минутку.

Мы отошли от юрты. Вахтанг и пара его приятелей вышли вслед за нами.

Саша улыбнулся, оттягивая губы книзу: