Том 4. Чокки. Паутина. Семена времени - Джон Уиндем

— Во всяком случае здесь никого нет, — сказал капитан. — Как вы думаете, док…

Он замолчал, уловив странное выражение в глазах врача, и проследил за его взглядом. Врач не отрываясь смотрел на плывущие обломки. Судя по всему, его внимание привлекла парившая среди всевозможных книг, жестянок, игральных карт, ботинок и разного другого хлама большая обглоданная кость, раздробленная посередине.

— В чем дело, док? — окликнул капитан.

Врач обернулся, взглянул на него невидящими глазами и снова уставился на плавающую кость.

— Это… — произнес он с дрожью в голосе, — это человеческое бедро, шкипер.

Те долгие секунды, пока они рассматривали чудовищные останки, на «Соколе» царила абсолютная тишина. И вдруг послышалось пение… Кто-то пел высоким, тонким, дрожащим, но очень чистым голосом.

Трое спасателей недоверчиво переглянулись.

Спи-усни, дитя,На вершине деревца.Скоро ветер налетит,Закачает колыбель…

Алиса сидела на краю своей койки, чуть покачиваясь и прижимая к себе ребенка. Тот засмеялся и протянул маленькую ручку, стараясь коснуться материнской щеки.

…ветка обломается,Колыбелька свалится…

Когда дверь со щелчком открылась, песня резко оборвалась. Алиса невидящими глазами смотрела на три фигуры в скафандрах, показавшиеся в проеме люка. Ее лицо, изборожденное глубокими морщинами, скорее походило на маску кожа плотно обтягивала кости. Затем по маске пробежала тень понимания, глаза женщины загорелись, губы скривились в подобии улыбки.

Она разжала объятия, и ребенок повис в воздухе, гукая и улыбаясь сам себе. Запустив руку под подушку, Алиса достала оттуда пистолет.

Грозное оружие выглядело громадным в ее невероятно худенькой ручке, когда она наставила его на людей, застывших в дверном проеме.

— Взгляни-ка, детка, посмотри туда! Это же еда! Наша любимая еда…

ВИДЕОРАМА ПООЛИ

Pawley’s Peepholes

Однажды я заглянул к Сэлли и показал ей заметку в «Вечерних известиях Уэстуича».

— Что ты на это скажешь? — спросил я ее.

Она, не присаживаясь, прочла статью и недовольно наморщила свой хорошенький лобик.

— Вздор какой-то, — проговорила она наконец.

Почему Сэлли в одно верила, в другое не верила, всегда оставалось для меня загадкой. Поди разбери, с какой стати девушка вдруг отвергает что-то совершенно бесспорное, а потом с пеной у рта отстаивает, к примеру, откровенное надувательство… Как бы там ни было, но это так.

Заметка, озаглавленная «Пинок под музыку», гласила:

«Вчера вечером собравшиеся на концерт в Адамс-холле любители музыки были поражены тем, что во время исполнения одного из номеров с потолка свесились по колено две ноги. Их видел весь зал, и все в один голос утверждают, что это была пара ног, обутых во что-то вроде сандалий. Они несколько минут медленно раскачивались взад и вперед под потолком. Потом, давши пинка в воздух, исчезли и больше не появлялись. Обследование крыши не принесло никаких результатов, и владельцы концертного зала отказываются дать какое-либо объяснение случившемуся».

— Это уже не первый случай, — сказал я.

— Ну и что с того? — возразила Сэлли, очевидно, позабыв, что минуту назад отрицала самую возможность подобных вещей.

— Затрудняюсь сказать, — отозвался я.

— Вот видишь, — заключила она.

Порой у меня возникает чувство, что Сэлли начисто не признает логики.

Впрочем, не одна она: людям хочется, чтобы все кругом. было спокойно и привычно. И все же мне стало казаться, что пришло время обстоятельно изучить это дело и что-то предпринять.

Первым — так по крайней мере документально засвидетельствовано — столкнулся с этим явлением некий констебль Уолш. Если до него кто и видел нечто подобное, то, верно, почел это новой разновидностью небезызвестных «чертиков». Но единственное возлияние, которое обычно позволял себе констебль Уолш, состояло всего лишь из кружки крепкого чая с большой порцией сахара, а посему, когда он набрел на торчащую из тротуара голову с едва видимой шеей, он просто застыл на месте и уставился на нее. Но что его особенно поразило, как заявил констебль в участке, куда влетел, пробежав без остановки полмили и долго еще заикаясь от страха, так это что голова поглядела ему вслед.

Спору нет, узреть голову на тротуаре — небольшое удовольствие, тем более в два часа ночи, но вообще-то говоря, разве не случалось вам в минуту рассеянности поймать на себе укоризненный взгляд трески, которую вы жарите на сковородке? Однако констебль Уолш рассказал еще кое-что. Он утверждал, что голова открыла рот, словно хотела что-то сказать. Даже будь это правдой, ему следовало бы промолчать: каждый знает — трезвому такое не привидится. Но поскольку констебль настаивал на своем, его попросили дыхнуть и, с огорчением установив, что от него не пахнет спиртным, отправили обратно на место происшествия в сопровождении другого полицейского. Никакой головы, а также и следов пролитой или смытой крови там, разумеется, не было. На том, казалось, все и кончилось, вот только в послужном списке бедняги Уолша появилось несколько не особенна лестных пометок, затруднивших его продвижение по службе.

Впрочем, констебль не долго держал первенство. Два дня спустя целый дом обмер от страха, услыхав пронзительные крики миссис Рурк из квартиры № 35 и одновременно вопли мисс Фаррелл, обитавшей над ней. Сбежавшиеся соседи нашли миссис Рурк в истерике: ей привиделось, что с потолка ее спальни свесилась пара ног; а мисс Фаррелл, заливаясь слезами, уверяла, что из-под ее кровати высунулась чья-то рука. Однако при обследовании потолка и пола не удалось обнаружить ничего примечательного, кроме кучи пыли, извлеченной, не к чести мисс Фаррелл, из-под ее кровати.

К этому вскоре прибавились и другие случаи.

Первым привлек мое внимание к происходящему Джимми Линдлен, работавший — если это можно назвать работой — в соседнем со мной отделе. Джимми собирал факты. Фактом в глазах этого бедняги было все, что попадало на страницы газет. Ему было все равно, о чем идет речь, лишь бы о чем-нибудь необычном. Возможно, он от кого-то слыхал, что истина не бывает простой, и поэтому решил, что все, что не просто, истина.

Я привык к его бурным вторжениям и не обращал на них особого внимания, поэтому его первый приход с пачкой вырезок о констебле Уолше и всей этой истории не вызвал во мне горячего интереса.