Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Дилэни Сэмюэл Р.

Кожаную покрышку телеги женщины не взяли. Клодон накинул ее на плечи и завязал тесемки, думая: может, он и сам пару раз вломил парню? Все произошло в хижине, это точно. Так вломил или нет?

Нет, это старик – с чего бы он иначе так себя вел? Клодон поплелся к дороге. Под каким-то толстым деревом его долго рвало, наизнанку вывернуло. Он лег, завернувшись в свой кожаный плащ, и долго так пролежал – а когда оклемался, ничего не мог толком вспомнить. Ножом, что ли, молодого пырнули? Или избили? Он бросил ему в морду пустой кувшин… Нет, парень со старым подрался, вот как все было. Но если бы сейчас Клодона поставили перед судом и ему грозила смертная казнь, он бы все равно не смог сказать, кто убийца, и как совершилось убийство, и почему.

Он сидел у дороги, дожидаясь попутного возницы, и думал: может, похоть – не так уж она и плоха, когда желание недоступно – сама перетекла от красоты той лунной ночи к не вмещающемуся в памяти злу?

Раньше Клодон уже убивал, сознательно, хладнокровно – там, на глухих проселках, где трещат сверчки, хвоя поглощает все звуки и кровь впитывается в палые листья. Может, и теперь придется, думал он в ожидании. Но ничто не тревожило его так, как смерть ленивого, сварливого парня, напоминавшего Клодону самого себя в молодости. Его неуверенность в том, что убил он, лишь усиливало иронию. Он чувствовал себя дураком и грустил.

Лучше, решил он, обходиться собственной правой рукой и памятью о желании.

Повтори хоть сто раз, что парень сам напросился, все равно не поможет. Слишком все запутано, слишком опасно.

Мы рассказали о встречах Клодона с похотью, но ничего не написали об эмоциональной подоплеке его аппетитов. Каким бы он ни был любовником – а мы уже сказали, что неплохим – с женщинами он вел себя хуже некуда. Он успел уже зачать трех детей, которых в глаза не видел, – он думал, что четырех, но четвертый был не его, – и у каждой из матерей что-нибудь да украл: деньги, еду, горшок, нож.

Мы рассмотрели разницу между желанием и похотью и сумели показать, как первое сдерживает вторую даже в разгаре пьяной оргии. Но вот вопрос: может ли похоть сдержать желание?

Десять лет назад, когда Клодон покинул обитательницу граничащей с пустыней деревни, темноглазая обитательница его фантазий смеялась потому, что была слегка не в себе. После описанного нами убийственного разгула она смеялась потому, что задумала некий план выше разумения Клодона, но готова была и его посвятить.

Мы рассказали об отношении Клодона к похоти в его шестнадцать, двадцать шесть, тридцать шесть. Вы наверняка спросите, как обстоит дело теперь, по прошествии всего нескольких лет?

В те пять недель, что он пробыл в Нарнисе, похоть ограничивалась смутными прикидками насчет сестры Фунига, Яры. Будет ли она покорна, как женщина с края пустыни? Или хмель зажжет в ней огонек, отличавший женщин из Винелета? (Мы с вами пользовались бы другими терминами, но Клодон мыслил именно так.) Ответ, к которому он приближался, гласил: так или этак, возиться не стоит.

Мир вокруг Клодона к этому времени изменился. Одно правительство пало, к власти пришло другое, некий мятежник восстал против рабства, на котором держалась примерно треть экономики Невериона, сам Клодон сильно прибавил в весе. Но его все это не беспокоило, поэтому и мы не останавливались на этом. Пока он стоял вместе с Фунигом во дворе таверны и смотрел на женщину, улыбавшуюся ему из окна, нужно было поговорить о других вещах.

Сейчас мы вплетем в наш рассказ еще одну нить из прошлого, чтобы завершить узор настоящего.

11. – Что предложить? – Они обогнули пруд и прошли за дверную завесу.

В первое мгновение Клодон подумал, что здесь пожар. Потолочные лампы висели не только посреди комнаты, но и во всех четырех углах. У каждой стены горели треножники. Везде стояли резные стулья, пол устилали толстые ковры, на большой кровати громоздились подушки. На низких столиках тоже горели лампы.

– Сейчас покажу. Видел такое когда-нибудь? – Хозяин показал на окно в красивой раме, выходящее, наверно, в другую комнату: за ним тоже горели огни. – Это зеркало. Ты, может быть, видел маленькие, какими торгуют в провинции: кусочки полированного металла, в которые можно смотреться, пока они не потускнеют. Но зеркала такой величины встречаются редко. Если станешь перед ним, увидишь себя яснее, чем в лесном пруду или уличной луже. Посмотри сам.

Твердый металл вдруг как будто растаял, и в нем появился человек… видимо, Клодон. Потом к первой фигуре присоединилась другая, с лицом хозяина, и Клодон понял, что первая – и впрямь он. Широко поставленные глаза, полные, чуть приоткрытые губы, широкие плечи…

– Остается добавить еще одну мелочь. – Хозяин защелкнул на шее Клодона что-то холодное и тяжелое. Клодон хотел это снять, но хозяин удержал его руку. – Рабский ошейник. Не надо, не трогай его. – Голос хозяина звучал властно, да и подвальные пары еще не совсем рассеялись. Замок там сломан – можешь снять, когда хочешь. Разнимешь две половинки, и все.

Клодон взялся за ошейник двумя руками, и тот в самом деле распался надвое, но хозяин тут же снова его закрыл. Человек в зеркале – и рядом с Клодоном – улыбался.

– Посмотри на себя теперь. Повернись вправо, влево. Ну? Что ты видишь?

– О чем ты? – Клодона удивляло, что он слышит только один голос: губы в зеркале шевелились тоже.

– Кто на тебя смотрит с той стороны? В железном ошейнике, в рубцах от кнута – уж точно не деревенский паренек, спьяну укравший ужин местного сборщика налогов. Посмотри как следует. Что ты видишь?

– Ничего я не вижу!

– Разве ты не видишь раба? И не просто раба, а буйного, непокорного, восставшего против своего господина и расписанного за это в назидание всем остальным. Эти письмена, понятные всем, говорят о неуважении к власти, о презрении ко всем человеческим законам и к установленному безымянными богами порядку – он первый смеется надо всем этим желчным, презрительным смехом!

Клодон отвернулся от зеркала.

– Я не раб!

– Знаю, что не раб, – засмеялся хозяин дома – теперь он говорил обычным голосом, без распева. – Но в тебе, между нами говоря, есть все, из чего он складывается. И такой, сложенный искусственно, раб может быть ценнее того, кто порожден случайностями судьбы. За него дадут куда больше.

– И что же я должен делать? Я говорил уже, что не хочу…

– Скажи, тебе доводилось на кого-то мочиться?

– Чего?

– Ты на кого-нибудь ссал?

– Нет… с чего бы?

– А ты подумай. Вспомни. Жизнь у тебя не такая уж длинная – напряги память.

– Ну, было один раз, – нахмурился Клодон. – Шатался по деревне старый попрошайка, пришлый, всегда пьяный. Как-то он валялся за кузницей, Имрог меня и подговорил. Думал, я не сдюжу, а я сдюжил. Тогда Имрог тоже поссал. Так, для смеху – прямо в его грязную бороденку…

– Теперь скажи: принуждал ли ты кого-нибудь делать то, что он не хотел?

– Чего…

– Не понимаешь, о чем я спрашиваю? – Мужчина ступил вперед и уперся Клодону в горло согнутой в локте рукой. – Сделаешь, что я тебе велю? Сделаешь!

Клодон отшатнулся к стене.

– Эй!

– Молчать! – Свободной рукой он хлопнул Клодона по щеке. – Сделаешь? – Новая пощечина.

– Эй, ты что… – Клодон поднял руку, но мужчина отбил ее в сторону и снова ударил его по щеке.

– Сделаешь, не отвертишься. – Рука ниже подбородка пригвоздила Клодона к стене.

– Ладно, ладно! Пусти!

Пощечины вызывали страх, и гнев не спешил на выручку.

Мужчина отступил. Клодон только теперь заметил, что они стоят живот к животу и звенья чужого пояса впиваются в его тело.

– Так вот: принуждал ли ты кого-то младше и слабее тебя делать то, что тот добровольно ни за что бы не сделал?

– Зачем ты так…

– Только чтобы показать тебе, что я имею в виду – и помочь тебе вспомнить.

– Больно же! – Клодон потер ушибленную руку.

– Не слишком. Дам тебе лишнюю монетку, если к утру не пройдет. Теперь отвечай.