Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

Первое нежелание хоть на пару минут возвращаться в работу проходит бесследно, стоит мне увидеть, что именно обнаружила Вика в старых счетах нашей компании. Я так углубляюсь в выделенные строчки категорически не складывающихся в единое целое цифр, что не обращаю внимание даже на то, как Кирилл присаживается совсем рядом со мной и будто невзначай придвигает одну из кружек с кофе ближе к распечаткам.

— Знаешь, что странно? — отзываюсь я, слишком увлёкшись для того, чтобы как-то отреагировать на его непривычно настоящую улыбку. — Создаётся впечатление, что тот, кто это делал, действительно просто ошибся. Деньги воровали понемногу, и это вполне вписывалось в вероятность отвратительного ведения документации, потом дёрнули такую огромную сумму разом, а потом снова начали тянуть небольшими порциями. Зачем? Или это был случайный просчёт, или они… проверяли, поднимется ли шум?

— Я сам не понимаю, какого чёрта это может значить. А ещё не поверю, что такое хищение средств могло остаться незамеченным. Но шум действительно никто не поднимал, и тот человек, кто тогда занимал должность директора, проработал после этого ещё почти два года, прежде чем его сменил Илья.

— Но здесь не указана дата, — я хмурюсь, впервые открываясь от листов и в упор глядя на задумчивого и внезапно очень уставшего внешне Кирилла. Он потирает переносицу, жмурится, часто моргает, прежде чем ответить мне спокойно и рассудительно, как маленькому ребёнку.

— Я узнал это от Ильи. Когда твоя подруга показала ему свою находку и объяснила, что к чему, он знатно струсил и сразу прибежал ко мне за помощью.

— Значит, ворует не он?

— Теперь я уверен, что нет. Он, кажется, даже не осознаёт до конца, что именно происходит у него под носом.

— Это должно было тебя обрадовать, — замечаю несмело и обхватываю ладонями кружку с кофе, чтобы хоть чем-то отвлечься от его насмешливого, пробирающего насквозь, невыносимо понимающего все мои чувства взгляда.

У меня не выходит разговаривать с ним, как прежде. Не выходит больше прикрываться за отстранённостью, презрением, ненавистью. Не выходит игнорировать те эмоции, которые он сам так открыто демонстрирует мне.

Я никогда не смогу простить тебя, Кирилл. Никогда. Только имеет ли это значение, если я всё равно увязла в тебе так глубоко, что уже не выбраться?

— Мы не знаем, кто стоит за всем этим. Не знаем, откуда теперь ждать удара, а он может последовать очень скоро: Илья устроил лишний переполох, сначала потащив вас с собой на вчерашнюю встречу, а сегодня заявившись в офис с твоей подружкой и выгрузив из базы сразу все данные.

— То есть вчерашний милый междусобойчик был исключительно его инициативой?

— Да, крайне глупой и неудачной идеей совместить работу и личные отношения, — чуть раздражённо откликается он, и я реагирую на это громким, откровенно издевательским смешком, который даже не пытаюсь сгладить, отвечая на его недовольную мину ехидной усмешкой и вызывающим взглядом глаза в глаза. — Тебе смешно, Ма-шень-ка?

— Нет, я нахожу достойным восхищения то, как у тебя выходит никогда не смешивать работу и личные отношения, — его губы мимолётно дёргаются, и это должно бы остановить меня от дальнейшего нагнетания напряжения между нами, но мне неожиданно до одури нравится чувствовать зарождающуюся в нём ярость. Видеть, как вспыхивает угрожающий огонь в тёмных глазах, как разливается, пульсирует по всему телу, наполняет и раздувает вены на предплечьях кипящая кровь, как вспыхивает ярко-алым уродливый шрам.

Потрясающе. Восхитительно. Волнующе.

Выбить из него весь хвалёный самоконтроль парой слов и одной усмешкой. Разве может быть что-то более опьяняющее?

— Не беси меня, Маша, — произносит он обманчиво-ласковым тоном и неторопливо делает глоток кофе, отчего моя ухмылка становится лишь шире и наглее.

О нет, Кирилл, я тоже знаю этот способ изобразить спокойствие. И теперь отчётливо вижу — он нихрена не работает.

— Даже и не думала начинать. Я ведь на работе, — смакую последнее слово, растягиваю буквы, идеально ложащиеся на горько-сладкий привкус кофе во рту, — а на работе я всегда крайне учтива и любезна. Могу даже переступить через себя и опуститься до откровенной лжи и лести в адрес начальства, как пыталась это сделать только что.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Вот что, Ма-шень-ка, — начинает говорить он, делая несколько глубоких вдохов и опуская кружку обратно на столик, а потом разворачивается ко мне, придвигается чуть ближе и резко, грубо дёргает за лодыжки прямо на себя, опрокидывая меня спиной на диван. — Как-то ты утверждала, что на работе беспрекословно выполняешь всё, что тебе скажут. Так будь добра, — его ладони упираются в сидение над моими плечами, и мне кажется, будто надо мной нависает сгустившаяся, концентрированная, почти осязаемая тьма. — Соответствуй заявленной характеристике. Стань любезной и делай всё, что я тебе скажу.

— Нет, — я мотаю головой, вскользь задеваю кончиком носа его подбородок и вздрагиваю, ощутив, как близко он на самом деле находится ко мне. Взгляд бегает по чуть сузившимся, затянувшимся тёмным смогом гнева глазам, раздувающимся ноздрям, искривлённым тонким губам, ставшим ярко-вишнёвыми, словно нарисованными на его лице.

Облизываюсь быстро, рефлекторно, не понимая, что именно делаю.

Нет, понимая. Я очень отчётливо понимаю, зачем вывожу его всеми доступными методами, провоцирую и злю. И он понимает это тоже, когда мне не хватает выдержки, терпения, осторожности, и мои бёдра прижимаются к его паху, слишком откровенно надеясь почувствовать эрекцию.

И стоит ощутить желаемое, как с губ срывается восторженный вздох, предательский и позорный.

А Кирилл смеётся. Тихо, хрипло, до чёртовых непрошенных мурашек, которые я хочу прогнать со своего тела так же яростно, как и подкинувшего мне их. Извиваюсь и дёргаюсь, упираюсь руками ему в грудь и отталкиваю от себя, но единственное, чего добиваюсь своими судорожными ёрзающими движениями — это полностью распахнувшегося халата.

— Убрать от тебя руки? — шепчет мне на ухо и специально задевает кончиком языка мочку, царапает кожу на шее своим смехом. А твёрдым членом трётся прямо о мою промежность снова и снова, и я понимаю, что потом на его чёрных брюках останется много, очень много светлых пятен моей смазки.

И это возбуждает ещё больше, и я начинаю течь ещё сильнее.

— Убери, — еле заставляю себя произнести это, не желая передавать ему эстафету провокаций, собираясь идти в своём сумасшествии и сумасбродстве до победного конца, до оглушительного провала, до предела и неминуемого взрыва.

— Тогда будь послушной девочкой, Маша, — со смешком отзывается он и действительно отстраняется от меня, демонстративно крутит ладонями, усмехаясь. Только грудь его вздымается высоко и часто, а взгляд похотливо проходится вниз по моему телу и возвращается обратно к лицу, заставляя замереть, застыть, задержать дыхание в ожидании своего наказания. — Раздвигай ноги.

Я чувствую, что готова издевательски рассмеяться прямо в его самоуверенное, чересчур серьёзное лицо. Сбить эту необоснованную спесь, сорвать с него маску победителя прямо вместе с загорелой кожей, сделать что угодно, лишь бы показать, что я не собираюсь играть по его правилам и подчиняться ему.

Не собираюсь ведь?

Мы смотрим друг на друга, и воздух вокруг становится плотным и густым, как засахаренный мёд, тает на языке и расплывается во рту приторной сладостью. Я медленно сгибаю ноги в коленях и развожу их в стороны, насколько позволяет ширина дивана, но вовсе не чувствую себя проигравшей или сдавшейся. Это — лишь временная уступка, самый разумный компромисс, взаимовыгодное соглашение для обоюдного удовольствия.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

У меня остаётся шанс держать контроль над ситуацией, пока наши взгляды неразрывны, сцепились в равном-неравном бою, держатся друг за друга так крепко, что ни рывка в сторону не сделать, не отодрав при этом шмат мяса от своего тела. И Кирилл больше не смеётся, не улыбается, и дыхание его порывистое и тяжёлое, как и моё, сбивается всё сильнее с каждой секундой напряжённого ожидания.