Гиперион. Падение Гипериона - Дэн Симмонс

– Папа, я разверну?

– Позже, маленькая. Мы развернем все сразу.

– Ой, папочка, пожалуйста. Ну только один. До того как придут Ники и другие дети.

Сол поймал взгляд Сары. Она отрицательно покачала головой. Рахиль только на днях вспомнила, что на ужин надо пригласить Ники, Линну и других ее подружек. Сара еще не успела изобрести отговорку.

– Ладно, Рахиль, – сказал он. – Но только этот.

Пока Рахиль разворачивала пакетик, Сол увидел в гостиной огромный сверток, перевязанный красной лентой. Новый велосипед, конечно. Как только ей исполнилось девять, Рахиль сразу же стала выпрашивать себе новый велосипед. Сол с тоской подумал, будет ли она радоваться сюрпризу завтра, увидев столь давно желаемый подарок за день до праздника. Или им придется выбросить его ночью, пока она не проснулась.

Сол рухнул на диван. Красная лента напомнила ему мантию епископа.

Расставание с прошлым всегда причиняло Саре боль. Каждый раз, когда она стирала, складывала и убирала комплекты детской одежды Рахили, из которых та вырастала, она потихоньку плакала, но Сол каким-то образом об этом узнавал. Как величайшее сокровище она хранила в своей душе каждый период детства Рахили, наслаждаясь повседневной нормальностью бытия, нормальностью, в которой она видела лучший подарок судьбы. Сара всегда считала, что суть человеческой жизни заключена не в так называемых памятных днях, вроде свадеб и триумфов, которые застревают в памяти как даты, обведенные красным на старых календарях, а, скорее, в монотонном потоке повседневных событий: выходные, когда каждый член семьи занят своими собственными делами, случайные встречи, пустяковые разговоры, которые сразу же забываются… но сумма этих часов представляет собой нечто очень важное и вечное.

Сол нашел жену на чердаке, где она тихо плакала, разбирая ящики и коробки. Это были не те легкие слезы, что она проливала, расставаясь с вещами, из которых выросла дочь. Сейчас она сердилась.

– Что ты делаешь, мать?

– Ищу Рахили одежду. Все слишком велико. То, что подходит восьмилетнему ребенку, не подходит семилетнему. У меня здесь где-то должны быть ее детские вещи.

– Брось ты это, – сказал Сол. – Купим что-нибудь новое.

Сара покачала головой.

– А она будет каждый день удивляться, куда подевались ее любимые платья? Нет уж. Кое-что я сохранила. Они где-то здесь, я их найду.

– Ну хорошо, найдешь попозже!

– Нет у нас никакого попозже! – крикнула Сара, а затем отвернулась от него и, закрыв лицо руками, прошептала: – Не сердись.

Он обнял ее. Несмотря на поульсенизацию, ее руки были гораздо тоньше, чем в молодости. Суставы и сухожилия проступали под загрубевшей кожей. Сол крепко прижал ее к себе.

– Не сердись, – повторила она, всхлипывая уже открыто. – Извини меня. Но это так несправедливо.

– Да, несправедливо, – согласился Сол. Лучи солнца, проникавшие сквозь запыленные окна чердака, делали его печальным и похожим на церковь. Солу всегда нравился запах чердака – теплый и чуть затхлый запах помещения, где редко бывают люди, таящего в себе неизведанные сокровища. Сегодня все это погибло.

Он присел на корточки у ящика.

– Ну что ж, дорогая, – сказал он, – поищем вместе.

А Рахиль оставалась такой же жизнерадостной и счастливой, и только различные несуразности, с которыми она сталкивалась, просыпаясь по утрам, слегка ее смущали. По мере того как она становилась младше, ей стало легче объяснять причину перемен, которые произошли за сутки: исчез росший перед домом старый вяз, на углу, где прежде в особнячке колониального стиля проживал господин Несбит, появился новый многоквартирный дом, куда-то подевались ее друзья… Сол воочию убедился в гибкости детского сознания. Ему представлялось, что Рахиль летит на гребне волны времени, не замечая мрачных морских глубин и сохраняя равновесие лишь благодаря скудному запасу воспоминаний и веселой беспечности, с которой она проживала те двенадцать – пятнадцать часов, что были отпущены ей ежедневно.

Ни Сол, ни Сара не хотели изолировать свою дочь от общества других детей, но налаживать с ними контакты было нелегко. Рахиль с удовольствием играла с «новой девочкой» или с «новым мальчиком», появившимся по соседству (с детьми других преподавателей, с внуками друзей; одно время – с дочкой Ники), но большинству детей было трудно привыкнуть к тому, что она каждый день знакомится с ними заново и не помнит ничего из их прошлого; лишь немногие были столь чутки, чтобы участвовать в этих шарадах ради странной подружки.

История необычного заболевания Рахили, конечно, не была секретом в Кроуфорде. Новость разошлась по всему колледжу в первый же год после ее возвращения, а вскоре об этом узнал и весь город. Кроуфорд откликнулся на несчастье Вайнтраубов точно так же, как с незапамятных времен откликались на беды ближних все небольшие города: у некоторых языки работали без остановки, иные не могли отказать себе в удовольствии выразить голосом или взглядом свое сочувствие по поводу того, что беда случилась, к счастью, не у них, но большинство простерли крылья над семьей Вайнтраубов, подобно птице, защищающей своих птенцов.

Тем не менее никто не вмешивался в их жизнь, и даже когда Солу пришлось отказаться от нескольких классов, а затем и вовсе уйти в отставку, чтобы освободить как можно больше времени для поисков врача, который смог бы вылечить Рахиль, никто из жителей городка даже взглядом не намекнул, что понимает, в чем тут дело.

Но это не могло продолжаться вечно, и наступил один весенний день, когда Сол вышел на крыльцо и увидел, как его семилетняя дочь, вся в слезах, идет из парка, а вокруг нее толпятся визуалисты, вспыхивают камеры-импланты и со всех сторон тянутся комлоги – он увидел все это и понял, что спокойный отрезок их жизни закончился навсегда. Сол соскочил с крыльца и бросился к Рахили.

– Господин Вайнтрауб, это правда, что ваша дочь заражена болезнью обратного времени? Что будет с ней через семь лет? Неужели она просто исчезнет?

– Господин Вайнтрауб! Господин Вайнтрауб! Рахиль говорит, что Рейбен Доуэл – Секретарь Сената и что сейчас 2711 год. Означает ли это, что тридцать четыре года полностью выпали из ее жизни, или это галлюцинация, порожденная болезнью Мерлина?

– Рахиль! Ты помнишь себя взрослой женщиной? Что ты ощущаешь, снова став ребенком?

– Господин Вайнтрауб! Господин Вайнтрауб! Будьте добры, всего один снимок. Идея такая: вы берете фото, на котором изображены с Рахилью, когда она была старше, и теперешняя Рахиль смотрит на ту.