Лёха - Николай Берг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Генрих!
— Пистолет! — страшно прохрипел Генрих, наваливаясь на руль — Пистолет!
Мы как раз проезжали мимо стрелка — очередной выстрел оглушил меня и обдал жаром, но пуля свистнула куда‑то над головой. Я ухватил из кобуры на боку Генриха парабеллум. Стрелять я умею, хоть и не скажу, что мастер в этом деле. Но пистолет знакомый…. Предохранитель, так… в стволе есть патрон? Есть!
— Быстрее!!! Стреляяяяй! — страшно хрипел Генрих. Машина еле ползла, буксуя на бровке, до льда под ложечкой медленно, несмотря на истошный вой мотора. Но выстрелы в нас прекратились. Извернувшись, насколько позволял ремень, я вытянул руку и открыл огонь по стрелку, моментально рухнувшему на землю. Попал? Нет? Непонятно, стрелял я не целясь… Я продолжил стрелять по краю откоса, до тех пор пока не кончились патроны в магазине. Повернулся, и увидел, как Генрих, с жутко перекошенным лицом дергая руль левой рукой, правой протягивает мне запасной магазин. Господи, Генрих весь в крови! Тут же схватил магазин, заменил, и обернулся как раз вовремя — стрелок вновь показался из‑за края откоса — значит, я не попал! Выстрелить я успел раньше, хотя на этот раз наверняка мимо — но это не главное, главное, что стрелок спрятался, а его выстрел ушел куда‑то совсем в сторону. Еще раз, туда же, по краю откоса, и еще, еще, еще!
Машина дернулась, и я едва не свернул себе спину, как меня мотнуло. Генрих вытащил воющий «Вандерер» на дорогу, мы едва не улетели под откос, потом едва не перевернулись, занос — и все, мы ушли за поворот! Мы на дороге, и в нас теперь не попадут — деревья закрывают стрелку прицел!
— Генрих! Мы ушли! Ты спас нас, Генрих! Я…
Договорить я не успел — в кустах впереди что‑то затрещало, засверкало, и по машине словно ударил град, что‑то выбило дух из груди, перехватило дыхание, швырнуло об спинку сиденья. Машина снова рванула вперед, перед глазами у меня все замелькало. Спустя несколько секунд я немного пришел в себя, вдохнул, удивившись какому‑то щекочещему бульканью в горле. Посмотрел вниз и не сразу все понял. По правой стороне кителя расползалось темное пятно. Меня ранили. Второй стрелок, с пулеметом — он изрешетил нам машину — лобового стекла практически нет, через него невозможно смотреть, оно все в дырах и трещинах. Как Генрих ведет машину?
— Генрих? — я попробовал повернуться, и понял, что левая рука у меня словно онемела. Скосив глаза, увидел и на плече такое же темное пятно.
— Малыш… держись… — Генрих хрипел, потом закашлялся и плюнул кровью прямо на приборную доску — Еще… немного… Тянет пока…. Недолго…
— Как ты?! Что с тобой?! Давай остановимся и перевяжем!
— Глупости, малыш… сейчас… я… мотор. Нам прострелили радиатор… и масло…
Я просмотрел на капот — вот дьявол! Из‑под капота тянулась полоса пара. Так надолго не хватит!
— Генрих, надо остановиться! Мы так не доедем!
— Вздор… Мы не доедем все равно… надо… дальше уйти… потом ты сам…
Мотор скрежетнул, машину потащило вбок, но Генрих тут же выжал сцепление и перекинул рычаг коробки. Мотор заглох, и мы покатились дальше только за счет запаса скорости. Еще немного, еще… все. Машина остановилась.
— Малыш… возьми пистолет и карабин… и… иди…
— Генрих! Ты что, я не брошу тебя тут!
— Иди… Конец… Медведь…
Он закашлялся, брызгая алыми каплями, и вдруг обмяк, словно открыли клапан, державший давление.
— Генрих…? — и мне самому стало стыдно — чего спрашивать, все ясно и так. Я посмотрел на него внимательнее — Боже, как же он вообще смог вести машину? Вся грудь залита кровью, я вижу не меньше трех отметин от пуль… Генрих… ветеран, спортсмен, и такой печальный конец! За что, для чего все это?
Из‑под капота потянуло горелым маслом. Вот еще не хватало… вряд ли, конечно, загорится, но сидеть тут мне нельзя. Попытался отстегнуть ремень, одной правой рукой, сунув пистолет за пазуху, и когда почти удалось освободиться, как‑то неловко шевельнулся — и тут словно вернулись чувства в онемевшее тело. И первой вернулась боль. Боль словно заполнила всю грудь, у меня потемнело в глазах. Зашипев, я буквально выпал из машины, и на некоторое время потерял сознание.
Очнувшись, я попытался встать. Получилось плохо, поднялся на колени, прислонившись к переднему колесу. В глазах снова потемнело, и я опять впал в полубессознательное состояние. Придя в себя, я услышал по ту сторону машину какое‑то шевеление. Испугавшись, схватился за пистолет, и как мог, постарался выглянуть из‑за машины, готовый стрелять в любой момент.
Какова же была моя радость, когда я увидел парня в нашей форме! Выглядел он испуганно, мундир в чем‑то перепачкан, в руках карабин, которым он настороженно водит. Увидел меня и замер, глядя с раскрытым ртом. Ах, черт! Ну конечно! Эта наша форма… точнее, совсем наша, чешская. Еще во Франции были инциденты. Он, наверное, принял меня за русского.
Я постарался улыбнуться парню, и, опираясь целой рукой с пистолетом о капот, выпрямился, чтобы ему стала видна повязка со свастикой.
Вдруг лицо у парня стало злое, он оскалился, вскинул карабин. Мне прямо в лицо сверкнула вспыш…
Боец Семёнов
Дневка прошла замечательно — то есть спокойно. Тревоги, конечно, никуда не делись, но поели, поспали, сил набрались и дальше двинулись тогда, когда немцы по дорогам должны были ездить куда как в меньших количествах, да и местные тоже уже по домам сидели. Чуток этого тихого времени и стоило использовать на всю катушку.
Собрались уже привычно и быстро и повел красноармеец свое помятое и побитое, но победоносное войско по проселочной лесной дорожке. Шли быстро, но с опаской, не бренча, не топоча и слушая во все ухи, глядя во все глаза, готовые тут же заныкаться в лесу.
Грохот близких выстрелов ударил по ушам и нервам, ажно все вздрогнули, когда совсем рядом забабахало вперекрест. Боец тут же маханул рукой и все дружно маханули с дороги в кусты, ощетинились стволами.
Кто и в кого стрелял было совсем непонятно, почему‑то Семёнов решил, что лупят из винтовки — и по характерному звуку — скорее всего из самозарядки и пистолета, потом это безобразие причесал длинной очередью автомат (а больше некому — у пулемета звук совсем иначе идет, что красноармеец по своим наблюдениям знал твердо, довелось послушать и тех и этих).
Оглянулся, увидел вопрощающие взгляды товарищей и сам себе удивился, что за какие‑то доли секунды успел сам с собой поспорить, потому как решать надо было срочно — то ли утекать долой в лес, то ли вмешаться. И в том и в другом случае было и хорошее и плохое, и это моментально Семёнов взвесил. Убежать — оно безопаснее и спокойнее. Но тут рядом идет стрельба, очень может быть — что свои. Своим — надо помочь, это боец знал твердо. Хотя больше хотелось убежать, в этом‑то красноармеец себе признался, но поборол это желание. Не без труда, но поборол.
А потом и возможность бежать пропала, когда в клубах пара, пьяными загогулинами, словно сошедший с рельс паровоз, по дорожке прокатился неожиданно тихо серый здоровенный немецкий автомобиль. Слышно было, как он фырчит чем‑то внутри себя, шлепает по дороге спущенным передним колесом — и только. Даже неопытному в технике Семёнову почему‑то сразу показалось, что бибика эта свое отъездила, да и седоки тоже готовы — хотя из‑за бившего из машины не то пара, не то дыма видно было плохо, но то, что ветровое стекло в это открытой таратайке продырявлено вдрызг, а немцы — оба двое — залиты кровью, словно порось у неудачливого свинокола, само по себе было красноречиво. Все тише и тише машина прошлепала мимо группы в кустах и встала совсем близко — метрах в пятидесяти, все‑таки скатившись с дороги.
Первым хотением было бежать к автомобилю, но тут Середа сделал круглые глаза, ткнул пальцем в ту сторону, откуда приехал расстрелянный тарантас и Семёнов спохватился — те, кто обстрелял, сейчас кинутся за своей добычей и столкнутся с группой зрителей в кустах. Состояние у всех нервное, может кончится плохо. Оружие есть у всех и с предохранителей снято. Потому боец ткнул указательным пальцем в Лёху и Жанаева, потом махнул рукой туда, где остановился автомобиль, а Середе кивнул, чтоб затаился артиллерист, слился с растительностью. Очень вовремя кивнул, потому как тут же на дороге появилось два силуэта, бегущих оттуда, где пальба была. Почему‑то Семёнов ожидал именно такого — были оба этих силуета в привычной советской военной форме. Глянул назад. Бурят с потомком шустро сдернули с места, но грамотно это сделали — только кусты чуточку шелохнулись.
А эти, что бежали по дороге, не таились, то ли глупые, то ли посчитали, что безопасно уже. Бежали плохо, тяжело, через силу, то ли вымотались, то ли — что скорее — не жрали давно толком. Тут Семёнов порадовался своей наблюдательности — у одного — того, что слева — в руках была винтовка Токарева, второй — судя по виду — командир — хотя и бежал с пистолетом в руке, но за спиной болтался именно автомат со здоровенным круглым диском. Этот командир удивил своим видом, когда подбежал поближе — словно с витрины военторга, прямо, сопляк–сопляком, совсем мальчишка, но форма вся на нем сидит прекрасно и какой‑то чистенький весь, вот боец с винтовкой — тот нормальный и потрепанный и помятый, а этот — даже сапоги блестят и фуражка комсоставовская, щеголеватая — с ремешком под подбородок, устав ходячий, а не человек. Середа, незаметно подобравшийся поближе, ткнул в подошву Семёновского сапога. Боец обернулся, взгляд артиллериста прямо вопил о чем‑то. Но тут бегущие поравнялись, так же трусцой поскакали дальше, а Семёнов понял, что имел в виду Середа — Лёха‑то в немецкой форме! Забыл совсем, из головы вылетело, но это было серьезно, потому красноармеец крикнул в спину странной парочке на дороге: