Воспоминания - Аркадий Райкин

—   Если это шутка, то неудачная.

—   Понимаете, Аркадий Исаакович... вы только не нервничайте, не расстраивайтесь... конечно, этот гражда­нин виноват. Но на улице тридцать градусов мороза.

—   Ничего не понимаю. При чем тут мороз?

—   Дело в том, что у него на крыше пальто и шапка. А до антракта достать их оттуда нет никакой возможности.

—   Пожалуйста, в антракте пригласите его ко мне.

Когда привели безбилетника с Камчатки, и он поведал со всеми подробностями свою горестную историю, я креп­ко пожал ему руку и сказал:

—   Если бы присуждался приз самому отчаянному зрителю, вы несомненно могли бы рассчитывать на него. Но поскольку зрителям такие призы пока еще не дают, приглашаю вас на завтрашний спектакль.

И вручив ему контрамарку в первый ряд партера, добавил:

—   Вход, не забудьте, через дверь.

На деревню дедушке

Один мальчик — было ему одиннадцать лет — решил стать артистом, о чем и сообщил мне в письме. Он спрашивал меня (цитирую дословно): «Как вы достигли такого таланта?»

Писем я получаю очень много и ответить на все невозможно. Остался без ответа этот вопль юной души. Но не тут-то было. Как-то после спектакля пришла ко мне за кулисы незнакомая женщина и сказала:

— Мой сын Саша написал вам письмо. Я понимаю, что у вас есть дела поважнее, но прошу вас войти в мое положение. Он до того заболел театром, что решил убежать из школы и поступить в какой-нибудь театр на работу. Когда ему говорят, что в таком возрасте на работу его никто не примет, он смертельно обижается, никого не хочет слушать. Вы для него авторитет, и теперь он ждет не дождется вашего ответа.

Женщина была не на шутку взволнована. Я как мог успокоил ее, пообещал, что не стану уверять Сашу в том, что учителя и родители не должны заниматься его воспитанием и написал ему следующее:

«Здравствуй Саша!

Ты спрашиваешь: «Как вы достигли такого таланта?» Прежде всего, должен тебе сказать, что твой вопрос поставлен неправильно.

Талант не достигается, а, как красота или уродство, ум или глупость, является качеством, присущим человеку от рождения. Талант можно развить, обратив на него внима­ние и, наоборот, погубить ленью, невежеством, легко­мыслием.

Самое главное условие — трудолюбие, упорство само­го человека, обладающего талантом.

Я понял из твоего письма, что ты умный, развитый мальчик, поэтому пишу тебе как взрослому человеку. И если даже тебе сейчас мое письмо покажется слишком сложным и что-нибудь не сразу поймешь, то когда станешь старше, ты, пожалуй, со мной согласишься.

Кроме того, я хочу тебе сказать, что неталантливых людей очень мало, почти все люди талантливы. Надо только правильно и вовремя определить талант.

Один человек музыкален, другой хорошо рисует, тре­тий обладает актерским дарованием, для четвертого одна из самых легких наук — математика, пятый может легко собрать и разобрать любой механизм — от автомобиля до часов и постигает это с необыкновенной легкостью. Важно только, чтобы тот, кто обладает талантом математика, не выбрал бы себе профессию актера, к которой у него нет таланта, и, наоборот, человек, который может стать хорошим актером, не стал бы плохим математиком. И опять повторяю, что талант без трудолюбия ничто, так как он не может проявиться, не может развиться без упорного, самоотверженного труда.

До свидания, Саша. Желаю тебе правильно опреде­лить свой талант, найти свое место в жизни, любить труд, не увиливать от него, пытаясь найти дорогу полегче, такие дороги никуда не ведут, эти дороги кончаются тупиками. Но я уверен, что последний совет тебе не нужен. Посылаю тебе свою фотографию, другой, к сожалению, у меня сейчас нет.

Еще раз желаю тебе всего хорошего

Аркадий Райкин».

Прошли годы. Мальчик Саша стал известным ар­тистом, очень хорошим артистом, что, кстати, совсем не одно и то же. Это Александр Калягин. Я не склонен преувеличивать значение своего участия в его судьбе. Но мне было очень приятно, когда на вечере, посвя­щенном моему 70-летию, он вместо поздравления выступил с текстом, который, полагаю, можно рассматри­вать как продолжение нашей давнишней переписки. Во всяком случае, этот текст, остроумно написанный, навеян ею.

Итак, Калягин вышел на сцену с горестным видом, сел за стол и начал:

— Ванька Жуков, сорокалетний мальчик, отданный на службу в Художественный театр к сапожнику Ефремо­ву, в ночь на 23 декабря не ложился спать.

Дождавшись, когда директор, главный режиссер, мастера и подмастерья пошли домой, он достал из шкафа початую бутылку с чернилами, ручку с заржавленным золотым пером, измятый лист бумаги и стал писать.

Прежде чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на темный образ Константина Сергее­вича, перед которым тускло мерцала лампадка психологи­ческого реализма, и прерывисто вздохнул.

«Милый дедушка, Аркадий Исаакович!

Я пишу тебе письмо. Поздравляю Вас с юбилеем и желаю тебе всего от Господа бога.

Нет у меня ни отца, ни маменьки, ты, дедушка, у меня один остался».

Ванька перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение Олега Николаевича, и живо вообразил себе своего деда — Аркадия Исааковича, жи­вущего в Москве и служащего ночным сторожем в Ленинградском театре миниатюр. Это невысокий, тощенький, необыкновенно юркий и подвижный старикашка, лет 70, с грустным лицом и вечно пьяными от вдохновения глазами. Днем он балагурит со Жванецким или учит Костю искусству перевоплощения, вечером же, окутанный в просторную дубленку, ходит по Театру эстрады и стучит в свою колотушку. Ванька вздохнул и продолжал писать...

«Милый дедушка! Сделай божецкую милость — возь­ми меня отсюда к себе. Я буду помогать тебе перево­площаться, а если думаешь, должности мне нету, я у Кости в суфлеры попрошусь или заместо Тонкова к Авдотье Никитичне. Дедушка, милый, нету никакой возможности. Просто смерть одна. А когда вырасту, то за это самое буду тебя кормить и никому в обиду не дам. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой. А кланяюсь еще Руфи Марковне, Кате, Коте и всем, кто меня помнит».

На этом Калягин заканчивал чтение письма и про­должал от автора:

— Ванька сложил вчетверо исписанный лист, перело­жил его в конверт, украденный накануне в репертуарной конторе. Подумал немного, умакнул перо и написал адрес: НА ДЕРЕВНЮ ДЕДУШКЕ.

Потом почесался, подумал и прибавил: АРКАДИЮ ИСААКОВИЧУ.

На разных языках

Впервые Ленинградский театр миниатюр выехал за ру­беж — в Польшу — в 1957 году. Там о нас уже немного знали. Рассказывая о сатирической направленности на­ших спектаклей, автор журнала «Пшиязнь» писал, что этот театр вряд ли когда-нибудь приедет; разве что читатели журнала обратятся с просьбами в соответствую­щие инстанции. Не уверен, что этот призыв возымел действие. Но, так или иначе, польские чиновники действи­тельно прислали официальный запрос чиновникам со­ветским. Ну у нас, как водится, долго решали, следует ли нам ехать. Многие считали, что не следует: сатирический театр — как бы театр внутреннего пользования. После бесконечных дебатов в Министерстве культуры вызвал меня министр Н. А. Михайлов, который, прежде чем стать министром, год или два был послом в Польше и, видимо, считал себя знатоком этой страны. Он сообщил мне о высокой чести, оказанной нам как полпредам советского искусства, и долго пугал трудностями, с которыми театру придется встретиться в стране, где «пооткрывали церквя». Я разозлился: