Детектив Франции Выпуск 8 - Мишель Лебрен

Последовавшие за этим дни доказали, что мой расчет оправдался. Звонили попеременно то Эрамбль, то Мусрон, и, признаться, какое–то время мне казалось, что дела у них пошли на лад. Эрамбль слышал игру Мусрона на саксофоне. Его, как и меня, поразил такой большой успех, и он уже задумывался над тем, какие выгоды можно будет из этого извлечь. Что касается Мусрона, он терпел торговца мебелью, хотя и считал его малость чокнутым.

Эрамбль опять заговорил о своей новой ноге и время от времени не мог удержаться, чтобы не демонстрировать ее молодому человеку. Именно от Мусрона я и узнал про очередную причуду Эрамбля. Теперь он сожалел о том, что получил ногу Миртиля. Насколько раньше он был счастлив, что его выбрали для трансплантации, настолько теперь все вызывало его подозрительность. Он считал, что эта нога приносила ему одни неприятности. Вот почему он не переставал пытать Мусрона, желая узнать, что тот ощущает, когда играет, когда не играет, когда ходит, ест, спит. В один прекрасный день он попросил Мусрона показать ему швы. Мусрон предупредил меня: если так пойдет и дальше, он съедет с новой квартиры. Я вразумлял его как только мог.

— Этот тип совершенно свихнулся! — вскричал он.

— Да нет же! Поставьте себя на его место!

— Что? Да я уже на его месте! Я тоже лежал под ножом. Но это позади, и я даже не вспоминаю об этом. А он все время крутится вокруг меня. Если мне хочется закурить, он тут как тут. Мне следует поберечь легкие. Если я прикорну после обеда — опять нехорошо. Это вредит кровообращению. Все это не по мне. И потом, вы думаете, я не понимаю, что у него на уме? Ради его блажи я, видите ли, должен раздеться догола, чтобы он получше мог рассмотреть работу Марека.

— Не нужно ему перечить.

— Но меня от всего этого просто тошнит!

Тем не менее, когда он уступил настояниям Эрамбля, стало и того хуже. Эрамбль был буквально очарован тем, что увидел. Теперь он пожелал услышать, как бьется сердце Миртиля.

— Он прослушивал меня, как врач–профессионал, — доверительно сообщил мне Мусрон. — Он засыпает меня вопросами. Утверждает, что я получил лучшую часть Миртиля. Будь у него такое сердце, как мое, он жил бы, не зная забот. Нога его больше не интересует. Когда он чувствует, что я способен разозлиться не на шутку, он стонет. Он говорит, что мне передалась твердость Миртиля и меня ждет такой же финал.

Я опять наведался к Эрамблю. Мусрон не преувеличивал — тот сразу заговорил о своем квартиранте. Мусрон — всего лишь маленький карьерист, а уже всех подавляет.

— Он меня презирает. Он выдает себя за Миртиля. Он всегда готов бить себя в грудь. Я, я! Ничего другого от него не услышишь. Я выставлю его за дверь — вот чем закончится вся эта история.

Мусрон опередил его, приняв решение съехать с квартиры. Мое посредничество ничего не дало. Я пытался урезонить того и другого в клинике, где мы регулярно собирались. Они обещали не враждовать, но их ссоры тут же возобновлялись. Я умолял Марека попытаться что–либо предпринять.

— Я наблюдаю за ними, — отвечал он мне. — Это увлекательно. У Эрамбля появились явные признаки невроза, и вскоре придется его лечить. Но сначала я хотел бы посмотреть, как он прореагирует на отъезд Мусрона.

— Может, тогда будет уже слишком поздно. Эрамбль нервничал все сильнее и сильнее, по мере того как приближалась дата, намеченная для отъезда Мусрона, и я уже не знал, что предпринять.

— Меня все презирают, — повторял он. — Начиная с Симоны. И даже вы в глубине души. Уж лучше бы меня оставили умирать на дороге… Я ничего плохого не сделал этому мальчишке!

Наступил день отъезда.

Накануне мы собрались в клинике, на сей раз я твердо решил заставить профессора вмешаться. Аббат тоже беспокоился и был готов меня поддержать. Мусрон присоединился к нам в девять вечера. Он явился один. Мы ждали только Эрамбля и Марека, который оставался подле Нериса. Мусрон отказался выслушать наши доводы. Он измучен и уладит свои дела без посторонней помощи. Он уже вышел из того возраста, чтобы сносить чью бы то ни было тиранию.

Мы долго обсуждали создавшуюся ситуацию. Марек, бесшумно появившись в комнате, успокоил нас относительно состояния Нериса; он собирался вскоре назначить ему новый курс лечения. И тут кто–то из присутствующих обратил наше внимание на время — было около десяти, а Эрамбль все еще отсутствовал.

— Наверняка он хочет нас наказать, — сказал профессор. — Классический прием. Я могу позвонить, если желаете.

— Прошу вас об этом, — попросил Мусрон.

Он позвонил раз, второй. Никто не снял трубку. Я сразу же предположил худшее. И набрал номер сам. Впустую. Даже Марек выглядел обеспокоенным.

— Надо ехать за ним, — предложил аббат.

— Между тем, уверяю вас, когда я покинул его часа в четыре, — заявил Мусрон, — я ничего особенного не заметил. Он наблюдал за сборкой двух модных спальных гарнитуров и был абсолютно спокоен… Наверняка он решил нас попугать.

Марек посадил нас к себе в «бьюик», и мы отправились. Аббат сел в уголок и читал молитвы.

Витрины салона протянулись на большое расстояние, зарешеченные металлической сеткой. Несколько бра освещали выставленную мебель и вереницу залов, уходящую в полумрак, в котором отблескивали буфеты, шкафы, кровати. У Мусрона были ключи от салона, и мы вошли следом за ним; тут пахло восковой политурой и едва ощутимо медом. Пока мы шли, я касался кончиками пальцев гладких поверхностей дерева или мягких, как мох, диванов.

— Он должен быть в глубине магазина, — сказал Мусрон.

Справа была выставлена мебель для столовой, огороженная шнурком из красного бархата, слева — по–разному оборудованные спальни, затем шли гостиные, населенные манекенами.

— Это новинка! — воскликнул я.

— Да, — объяснил Мусрон, — похоже, они оживляют торговлю. С некоторых пор Эрамбль обожает манекены. Он не перестает их теребить… осторожно — ступенька!

Мы пришли в самую удаленную часть магазина.

— Спальня для новобрачных, — хихикнул Мусрон. Он разом остановился, и я наткнулся на аббата, шедшего впереди меня.

— Стой! — крикнул Марек.

Он перешагнул через шнур, отделявший нас от спальни. Я увидел только новобрачную, стоявшую перед кроватью с рукой, изящно поднятой к вуалетке; ее лицо, узкое, как собачья мордочка, на котором застыла двусмысленная улыбка. Марек стоял коленями на медвежьей шкуре, лежавшей между кроватью и трельяжем.

— Эрамбль мертв, — констатировал он. Мусрон оттолкнул металлические подставки, поддерживающие шнур, и мы заполонили спальню.

Должно быть, прежде чем пустить себе пулю в грудь, он лег на кровать, так как покрывало было в пятнах крови. Конвульсия сбросила его на медвежью шкуру, на которой он лежал ничком. Револьвер, подскочив на паркете, скользнул до самой стенки.

— Главное — ни до чего не дотрагивайтесь. Я позвоню по телефону.

Мусрон проводил меня в кабинет.

— Как вы думаете, это из–за меня? — спросил он.

— Да вовсе нет. Какая чепуха!…

Мусрон упал в кресло, откинул голову на спинку и прикрыл глаза. Мне удалось дозвониться до комиссара полиции. В течение нескольких минут я снова проделал все, чтобы осторожно привести в движение административную машину, затем, в ожидании комиссара, возвратился к профессору. Он все еще был возле трупа. Аббат, обессилев, сидел у изножья кровати.

— Больше трех, — пробормотал он, увидя, что я возвращаюсь.

— Полноте! Вы–то не станете сдаваться! Эрамбль не выдержал, потому что…

Я умолк, не зная, что сказать дальше. Новобрачная смотрела на нас, задорно подняв руку. Марек с отсутствующим взглядом перебирал в карманах звонкую мелочь.

— А что, если это не самоубийство? — опять заговорил аббат с ноткой надежды в голосе. Похоже, его слова пробудили Марека.

— Явное самоубийство, — сказал он. — Жилет прогорел в том месте, где дуло коснулось груди. Посмотрите!

Взяв Эрамбля за плечо, он повернул его на бок. Я увидел порыжевшую ткань вокруг раны.

— Вас это убедило?

Он отпустил труп, который принял прежнюю позу.

— Мне непонятно, — добавил Марек, — почему он покончил с собой. Судя по наблюдениям, самоубийство нередко принимает характер эпидемии. Как будто распространяется зараза. Быть может, это и есть тот самый случай. Такое впечатление, что один копирует другого. Все они прибегали к револьверу.

— За исключением Симоны Галлар.

— Да, за исключением ее, несомненно, потому, что у нее не оказалось под рукой револьвера.

— Но теория эпидемии ничего не объясняет, — заметил священник.

— Ничего. Я думаю, что причиной такого патологического импульса является личность самого Рене Миртиля. Трансплантация тут ни при чем. В мире насчитывается уже множество операций по пересадке, и они никогда не вызывали умственных расстройств. Но тут впервые использован в качестве донора преступник, и это вызывает у реципиента подсознательное состояние тревоги — явление, не похожее ни на что известное ранее и…