Дмитрий Самозванец - Пирлинг

Сколько сказано в этих немногих словах! Письмо короля касалось и национальной истории, и династических вопросов, и законных прав Сигизмунда, и необходимости возмездия ввиду известных событий прошлого и настоящего. Все это имело целью оправдать воинственные намерения польского короля. Но, по правде говоря, ни фактическая, ни юридическая стороны дела особенно не интересовали Рим. Все, что писал Сигизмунд, было принято на веру без колебаний и возражений. Никто не вспомнил о правиле — audiatur at altera pars. Правда, что, вопреки примеру Годунова, и сам Шуйский не позаботился осветить папе создавшееся положение. В Риме решительно ничего не знали о том, что творится в Москве. Поэтому Ватикан рассматривал все события сквозь польскую призму. Конечно, столь односторонняя осведомленность была на руку Сигизмунду; к этому надо добавить, что польский король пользовался в Риме большими симпатиями. В конце концов, курия резко отступила от своей традиционной политики. Папские дипломаты оставили всякую мысль о союзе России с Польшей, забывая о том, что сам Павел V не раз возвращался к этой идее. Из-за чего столкнулись оба государства, было для Рима довольно безразлично. Ватикан примирился с объявлением войны, как со свершившимся фактом, и без колебаний стал на сторону Сигизмунда. Польский король утверждал, что сами русские избрали его на московский престол. Характер и принципы этого государя внушали полное доверие. Задача, которую ставил себе Сигизмунд, входила в планы римской политики. Вот почему курия так же горячо желала ему успехов, как некогда сочувствовала Дмитрию. Именно на такую почву стал кардинал Боргезе. Устраняя из обсуждения национальный вопрос, он писал 3 января 1609 года, что ни одно предприятие не заслуживает большей симпатии, нежели покорение Москвы. Он выражал свой восторг перед великой душой того, кто задумал это святое дело. На его голову он призывал благословение Всевышнего. Два года спустя воцарение Сигизмунда на московском престоле казалось кардиналу самым верным залогом обращения русских людей к истинной вере. Тем же настроением были проникнуты и папские послания. В ночь на Рождество Христово в 1609 году Павел V, по обычаю, благословил меч и шлем; затем он отослал эти предметы Сигизмунду. Это значило, что римский первосвященник благословляет рыцаря церкви Христовой на победоносную борьбу.

Конечно, польский король делал вид, что его глубоко трогают все эти знаки внимания и милости. Однако сочувствие Рима казалось ему слишком платоническим. Между тем Сигизмунд уже нес огромные расходы. Собственные средства его были более чем скромны… Вообще, ему нужны были не слова, а деньги, и притом в большом количестве. Вот почему при всяком свидании с нунцием он настоятельно просил его о материальной помощи. Потом королю пришлось уехать. Тогда за дело принялась супруга.

Несмотря на свое австрийское происхождение, королева Констанция была горячо привязана к своей новой родине. Немудрено, что и поляки платили ей любовью. В лице этой государыни воскресли добродетели ее знаменитой матери Марии Баварской; дочь не уступала своей родительнице ни в упорной энергии, ни в уме. Симонетта скоро убедился, что имеет дело с крупной силой. Королева убеждена была, что папа не откажет Сигизмунду в помощи. Она считала это совершенно неоспоримым; она подчеркивала, что не допускает никаких сомнений на этот счет. При таких условиях к чему же сводилась в ее глазах вся задача? Остается только убедить святейшего отца, что возлюбленный сын его действительно нуждается в поддержке, находясь в критическом положении. Стоило нунцию нерешительно высказать некоторые сомнения, как королева начинала ласково упрекать его в том, что он не беспристрастен. Затем она опять принималась развивать свои доводы. В конце концов, ее речь неизменно заключалась одним и тем же доводом. «Всякому ясно, — говорила королева, — какую огромную важность имеет великая борьба, начатая моим супругом, для всего христианского мира, для истинной веры и для святого престола. Я не могу допустить и мысли, чтобы пана мог отказать Его Величеству в поддержке. Ведь столько раз, и притом в гораздо менее важных случаях, он великодушно и щедро помогал другим государям». Исчерпав словесные доводы, королева не прочь была прибегнуть и к другим, более действенным аргументам. Однажды в разговоре с нунцием ее глаза наполнились слезами, которые она, видимо, сдерживала с трудом. В другой раз, к великому изумлению Симонетта, почтительная дочь папы нетерпеливо дернула плечом. Эта женская атака продолжалась весь 1610 год. От нежных просьб королева переходила к настоятельным требованиям и обратно. Но уже с февраля 1611 года Констанция больше не заикается о субсидии. Она просит папу только о молитвах, подчеркивая, однако, что во всех своих замыслах король стремится к славе Божией, возвеличению, торжеству и распространению католической веры. Нунцию оставалось только делать вид, что он ничего не понимает и не чувствует в словах королевы ни обидных намеков, ни горькой укоризны.

Но не одна королева Констанция хлопотала о папской субсидии. Не меньше сил тратил на это и маршал Николай Вольский, одно из самых доверенных лиц Сигизмунда. Ему также хотелось так или иначе заставить папу раскошелиться. С этой целью Вольский предпринял поездку в Рим. На приеме у папы он устно изложил Павлу V те мотивы, которые вынудили короля начать войну с Москвой. Он постарался пояснить его святейшеству, на чем основывались притязания Сигизмунда, и почему этот государь надеется па счастливый исход своего дела. Маршал подробно распространялся о великой важности этого предприятия для всего христианского мира вообще и, в частности, для самой Польши. Папа принял Вольского чрезвычайно любезно. Он осыпал его знаками самого милостивого внимания. Передавая ему меч и шлем для вручения Сигизмунду, Павел V, однако, не заикнулся о денежной помощи со своей стороны. Он только обещал воздействовать в этом направлении на Венецию, Флоренцию и отдаленную Лотарингию. Отказ в субсидии был заявлен в такой изысканно любезной форме, что Вольский не оставил своих надежд. Едва успев покинуть Рим, он уже с дороги надоедает папе и кардиналам письмами. Как и королева Констанция, маршал действует по определенному плану. Он прежде всего выдвигает идею промысла. «Перст милосердного Бога виден во всем, что творится, — пишет Вольский Павлу V из Флоренции 15 марта 1610 года. — Недаром столь легко, без пролития крови и, можно сказать, в добровольном порыве всего народа склоняется перед Его Величеством вся Русская держава». Мы знаем, что истерзанная и изнемогающая Россия не в силах была противиться натиску врага. Но Вольский как будто не видел этого. Он патетически изливал свой восторг, говоря о том, как мерами «кротости» было достигнуто трогательное соединение двух славянских народностей. Сделав это изумительное открытие, он уверял, что единственной заботой его является приобщить папу Павла V к великим делам и славе Сигизмунда. Как же этого достигнуть? Очень просто: пусть папа даст польскому королю денег. Вольский приходил в отчаяние при виде того, насколько равнодушно относится глава римской церкви к вопросу своей чести: он не мог понять, как могут христианские государи так мало помнить о благе истинной веры. Лишь одно служило ему утешением. Он был убежден, что тем или другим путем, но владыка поможет святому делу.