Косьбище - В Бирюк

Пошла следующая стадия эскалации: к "орудиям молчащим" добавились "орудия говорящие". И не важно, что они смерды -- вольные люди, гордые славяне, а не холопы. Они служат. И исполняют приказ хозяина. Они пошли и поймали. Притащили в конюшню. Я уже говорил, что у Любавы чувство страха практически отсутствует? В её положении -- большой недостаток. Смертельный. Вместо того, чтобы пасть ниц перед господином своим, у которого плеть в руке, она выдала несколько комментариев в адрес его матушки. Пересказ её реплик заставил меня снова развернуться к притолоке. И упереться взглядом в наглую торкскую морду.

-- Это правда?

-- А что? Ты же от неё сам отказался. Акиму зарок дал. Ну не пропадать же такому добру. Я через гридню прохожу, она там сидит. Может, специально дожидалась. Встать хотела да и охнула. Дескать, ах, ногу отсидела, ах, больно, ах, проводи. А то ты этих игр не знаешь. Проводил, в постель уложил, одеялом прикрыл. Горячим. Собой. Она, поначалу, отнекивалась. Потом сама разгорячилась. А тут этот... сынок её заскакивает. Мявкнул что-то и выскочил. Она, вроде, за ним. Но из-под меня бабы просто так не выскакивают. А уж когда я кончил -- она уже тихая была. Уж и не рвалась никуда.

Бедный Ольбег. Грибоедов был прав. Два раза:

" - Не повредила бы нам откровенность эта.

-- Ах! злые языки страшнее пистолета".

Язык у Любавы... по убойному воздействию превосходит пистолет и приближается к ручному огнемёту. И такая "откровенность", в сочетании с только что виденной картинки, не могла "не повредить" чувство реальности и соразмерности действий юного владетеля. В толпе малышни, жившей в усадьбе, Ольбег и Любава были лидерами. Ольбег старше и "благороднее", Любава -- живее и своя, дворовая. Последние события после моего появления здесь, нарушили установившееся равновесие. Сначала похождения Светаны несколько испортили имидж её дочки. Потом мои игры с Марьяшей подкосили авторитет Ольбега. Малолетняя холопка смеет говорить гадости о госпоже своей. Пусть бы и правду. Тем хуже. Порядок должен быть восстановлен.

-- Он как заорёт: "Ять её! Ять её! Ты!" И плетью по мне -- хрясь. А я и не понял ничего, а уже на ней. Завалился, значится.

-- Ты, Хотен, всегда интересно заваливаешься. Точно между ляжек. И подол у её уже на голове. Ветром, видать.

Любава орала и дралась. Но, конечно, смогла только разозлить двух здоровых мужиков. Тут бы ей и конец -- сексуального контакта в такой конфигурации она бы не пережила. Но на крик прибежала Светана. Чтобы о ней не говорили, но вопли своего ребёнка она услыхала. Кинулась на мужиков и тут же получила плетью по спине от Ольбега. Серию ударов от мальчишки в истерике.

-- И правильно. И что с того что мать. Ежели всякая холопка будет с волей хозяйской спорить -- никакого порядка не будет. Против законов это. И божеского, и человеческого. Пороть надо. И большую, и малую. А то они, непоротые, страха божьего не имеют.

Ещё Светане досталось по уху от Хотена, а Звяга выволок за косу за порог и дал пинка. Но баба не успокоилась и кинулась искать ребёнку защитника - своего последнего любовника. Последнего по времени -- ночевала она эту ночь у Чарджи. И нашла -- в постели у Марьяши. Последовавший поток женских акустических сигналов торкский принц выслушивать не захотел, и покинул поле любви, стремительно превращающееся в поле боя.

-- А я, значится, её за руки держу. Да и не держу почти -- она уже и не дёргается. Выдохлась. Ну-ка тушу такую на себе. А Звяга, значит, на её навалился, пристраивается, попасть пытается. Ну, сам понимаешь, попасть-то у ей-то не просто. Дырка-то... Вот. Глаза поднимаю -- этот стоит. Ну, точно как счас. Притолоку подпёр и ухмыляется. Во-во. И морда такая же. И говорит так... Ну, будто через губу цедит. Медленно, гад. Извиняюсь. Ну, ещё чуть-чуть -- поздно было бы -- у Звяги уже... Вот. А ханыч и говорит: "Давно таких храбрецов не видал".

-- Я сказал им: за этот кусок... мяса с косичками боярич Иван обещался меня, инала из рода ябгу, зарезать. Вас, смердов, он не зарежет. Он что-то другое придумает. Он у волхвов многому научился. Интересно будет посмотреть.

-- Ага. Сказал и молчит. Зубы скалит. А я сразу понял, сразу её отпустил и больше даже пальцем ни-ни. А Звяга... ну, он-то медленно соображает, он-то послушал и опять мостится.

-- Не ври -- я тоже сразу слез. Как услыхал, так сразу и слез. Я что, пень какой, вот так, ни на чём, смерть свою лютую поднять? Не. Я ж не дурак, я ж понимаю. Я ж про гробы в запас помню. Плохая примета, однако.

-- А тут Ольбег. Плетью меня -- хрясь, Звягу-то по спине -- хрясь. По Чарджи -- хрясь. Ага. А Чарджи плеть на левую руку принял, да, как она вокруг обернулась, - дёрг. Ольбега к нему чуть не нос к носу. А торк-то саблей - вжик. И обрубил плеть чуть не под самый корешок. Мало бояричу по пальцам не попал.

-- Ежели какая мелочь безродная будет на меня плетью махать, то я эту мелочь сделаю ещё меньше. Короче на голову.

Фраза о "мелочи безродной" могла относиться и ко мне. Спуску давать нельзя. Даже своим. Особенно своим.

-- Ольбег - мой племянник. Или тебе это тоже - "мелочь безродная"?

Мужики ещё ничего не поняли, но Сухан, сидевший в углу на корточках, оглянулся в поисках своей еловины.

-- И что?

-- И ничего. Я сказал, а ты запомни. Сейчас не дошло -- может, потом догадаешься. Дальше что было?

-- А чего было? А ничего не было. Ольбег на рукоять от плети оставшуюся глянул, под ноги бросил и убежал. А я-то на девке платьишко поправил, по щёчкам маленько похлопал. Гляжу -- живая. А тут, слышь-ка, Потаня заявился. То лежал не вставая, чуть ли помирать собрался, рука-де у него опухла да чернеет, а то прибежал. Бледный весь, стоять не может. Говорит тихо. Говорит так: Любаве на усадьбе не жить. Ольбег не даст. Аким вернётся -- за обиды, внуку учинённые, взыщет. Обязан. По боярству своему. Девку девать можно только к бояричу. К тебе, значит. И к Чарджи: отвези.

Потаня прав: Любаве оставаться в Рябиновке было нельзя. Чарджи молодец -- послушал мужа своей любовницы и отца ребёнка, увёз девочку.

-- Молодец, Чарджи. Долг платежом красен.

-- Ага. Я тебе нормально отдарился?

-- Мне? Я думал ты Потаню так отблагодарил. За то, что Светана...

-- Я отблагодарил холопа? За что?

-- Глава 87

Секунд пять мы молча смотрели друг другу в глаза. Мужики мгновенно притихли. Один Филька, дойдя до апофеоза своей вариации на Кудряшковой жёнке, внезапно разразился громкими всхлипами и взвизгиваниями. Наконец он оповестил присутствующих о том "как хорошо" и "уж и забыл как оно", и нервно начал крутить головой в поисках причины странной тишины. Чарджи ещё выше задрал свой орлиный нос и соблаговолил изложить своё виденье ситуации.