Жена Гоголя и другие истории - Томмазо Ландольфи

— Секундочку! Еще один вопрос: вы сказали, что бдение и сон чередуются?

— Да, бдение воспроизводит сон, а сон — бдение.

— Но...

— Я понимаю, что у вас не сходится, но ответить пока не могу. В общем, вы хотели бы знать, что же преобладает?

— Да, да!

— Ну так вот, точно я не знаю, но думаю, что бдение воспроизводит сон слабее, чем сон воспроизводит бдение. По крайней мере, сон самодостаточен, а бдение — нет.

— Какой же из этого следует вывод?

— Не знаю.

— Во всяком случае, вы понимаете, что если это обстоятельство верно, то его можно истолковать двояко?

— Понимаю.

— С одной стороны, из этого можно заключить, что важнее всего бдение, а с другой — что важнее сон.

— Выбирайте.

— Мы выбираем второе.

— Вот и чудно, поздравляю.

— Значит, по-настоящему они живут во сне?

— Считайте, что так, если вас это больше устраивает.

— Но ведь во сне тело не играет почти никакой роли?

— Вроде бы никакой, а если и играет, то весьма ограниченную. (Если я ослаблю внимание, они как пить дать снова втянут меня в разговор.)

— Следовательно, то, что в конечном счете умирает, и есть тело?

— Что за ерунду вы городите! С чего это вы взяли?

— Хорошо, тогда ответьте на такой вопрос: не будь у них тел или не будь они телами, могли бы они умереть?

— Не думаю.

— Вот видите, значит, тело и есть смерть?

— Я этого не говорил.

— Короче, вы не собираетесь нам больше помогать?

— Не теперь. До свидания.

— Нет-нет, погодите! Объясненьице на дорожку, плевенькое такое объясненьице, два слова — не больше!

— Двумя тут не обойдешься.

— Скажите, почему в начале нашего разговора вы употребляли как настоящее, так и прошедшее время, а затем — только настоящее?

— Смотри-ка, что откопали! Ну да, для простоты дела я стал ограничиваться одним настоящим, хотя... А вы разве не знаете, чем все кончилось?

— Нет.

— Ну-у... Те, кто туда отправились, так и не вернулись. Поначалу от них еще поступали сообщения, хотя и не совсем понятные, потом прекратились и они... Поэтому нам даже неизвестно, существуют ли еще обитатели этой далекой туманности, или их уже нет.

— То есть умерли они или превратились в нечто еще?

— Ну да, скажем так.

— А когда отправились туда наши?

— Кто его знает! С тех пор большая западная звезда уже больше ста тысяч раз пересекла небесный экватор.

— Ой, профессор, расскажите, расскажите!

— Фига с два!

— Что-что?

— Так, кажется, они иногда выражают или выражали отказ.

— О-о! А-а! Значит, вы твердо стоите на своем?

— Твердо.

— Значит, лекция действительно окончена?

— Слава Богу, да.

— Выходит, это и есть пресловутая смерть?

— Выходит. Но все-таки что же это? Я пытался как-то вас воодушевить, но теперь чувствую, что и меня охватывают некоторые сомнения. Одному Богу известно, что вы там поняли. В любом случае давайте подытожим в двух словах все, о чем здесь говорилось...

— Хорошо, но подытоживать будем мы сами. Так вы скорее поймете то, что поняли мы.

— Ладно, только поскорее.

— Итак, мы поняли, что ничего не поняли.

— Невероятно! Это превосходит все мои ожидания. Один из мудрецов говаривал: «Я знаю лишь то, что ничего не знаю».

— Для существа смертного сказано очень даже неплохо.

— Давайте закругляться; у вас все?

— Сейчас, сейчас. Значит, так: в конечном итоге, что такое смерть, нам неизвестно, следовательно, не доказано, что она вообще наступает. Что же касается фантастического понятия смерти, то это самое абсурдное и непостижимое из всех понятий, которые.............................................................................................................................................................................................................................

Но тут неожиданно произошло то, что действительно положило конец лекции, впрочем, не только лекции, а и всему курсу лекций, как и всему сущему вообще. Небо все вокруг вспыхнуло и залилось чудовищным северным сиянием. В мгновение ока причудливые сполохи света приобрели зловещий пунцовый отлив. Нестерпимым огнем бушевала и кровоточила окрест целая вселенная. В считанные секунды температура поднялась на миллионы градусов. Еще короткий миг — и звездная земля, приютившая пылких собеседников, взорвалась... даже нельзя сказать оглушительно, потому что и слабого отголоска этого грохота услышать было уже некому.

Должен признать, что эта космическая катастрофа странным и одновременно роковым образом совпала с поистине невыносимой скукой, которую я, телетелетелестенограф, начинал уже испытывать. И вот я спрашиваю себя: каково же было намерение Вечного? Показать, что смерть не только существует, но и безгранично властвует даже в этих далеких галактиках? Или же просто наказать этот народец за его невероятную занудливость?

Что за невежи, в самом деле, не знаю даже, как таких и назвать. Вот разве что пикское[58] словечко «закомуристый» тут подошло бы. Что за олухи царя небесного: виданное ли дело — разводить эдакую тягомотину вокруг того, что понятно каждому? А сколько в них апломба, какие они все с виду философы! Они же не затихали ни на минуту: хватали на лету первое попавшееся слово — и ну тискать его, как податливую женскую грудь. Но философия ли это? Вместо того чтобы плыть по широкой реке, они растекались по ручейкам и протокам и блаженно плескались в них, даже не заботясь об элементарной логике, обо всем том, что возвеличивает и прославляет нашу собственную философию. Ну ладно... а каково при этом бедняге слушателю (такому, как я, например)?

Хотя справедливости ради следует отнестись к ним с уважением. Я объясню почему. В одном они были, без сомнения, правы: что бы Вечный ни делал, Смерти все равно нет и еще раз нет. Ведь чем-то они все-таки остались, коль скоро и по сей день продолжают странствовать во вселенной. Ведь коль скоро они странствуют, их дух или частица его могли войти в тело любого из нас. А каждый, кроме разве что авторов научно-фантастико-галактических романов с философским налетом, должен с уважением относиться к самому себе.

Перевод Г. Киселева

КОРЗИНА С УЛИТКАМИ

«На свете столько всяческих чудес...» — продолжение известно. Риккардо крайне нуждался в покое. А покой в наши дни, коли и впрямь такая нужда, приходится выкраивать, выкрадывать из тех часов, которые прочие тебе подобные отдают сну. И Риккардо не оставалось ничего другого, как вести ночной, совиный образ жизни. Это ему даже нравилось. Выходя поздно вечером из кино, он не тащился вслед за всеми домой, а отправлялся в давно облюбованный бар и пил там крепкий кофий. На прощание хозяин желал ему спокойной ночи, опускал жалюзи, и Риккардо возвращался к себе. Он усаживался за стол и в безмятежной тишине предавался разным мыслям или занимался работой.

Но вот однажды ночью мирное безмолвие было нарушено невнятным шумом загадочного происхождения. Поначалу Риккардо не обратил на него внимания, решив, что это случайный звук, какие нередко раздаются в ночи. Однако звук повторялся. Риккардо стал прислушиваться. Что за чертовщина? Больше всего его раздражало, что звук не поддавался никакому определению, его и словами-то невозможно было выразить. Попроси кто-нибудь, к примеру, описать услышанное — что бы он сказал? Другим до этого, конечно, никакого дела нет. Но он, Риккардо, по роду своих занятий привык жонглировать словами... И дело тут было не только в упрямстве — затронута была его профессиональная честь. В общем, долго он прислушивался, раздумывал, сопоставлял и наконец пришел к следующему выводу: звук был точь-в-точь такой, как если бы кто-нибудь легонько встряхивал корзину с улитками. И никак иначе, никакими другими словами описать этот звук было нельзя.

Однако легче от столь блестящего результата собственных изысканий Риккардо не стало. Странный звук ужасно действовал на нервы, но как заставить его замолчать? Да и трудно было предположить, что кто-то в самом деле забавы ради всю ночь напролет бы тряс корзину, полную улиток.

Невозможно было понять, откуда именно исходит звук. Вначале Риккардо чудилось, что откуда-то снаружи. Потом он установил, что при открытой балконной двери звук доносится изнутри, а при закрытой — как будто, с улицы. Выходило, что источник шума следует искать в доме, где-то рядом, за стеной — вверху или внизу, черт его разберет, где. (Если уж совсем точно, то он гнездился в самой стене.) И еще Риккардо подметил, что, судя по сбоям и паузам, звук, видимо, зависит от капризов погоды: то ли от дождя, то ли от ветра.

Все бы ничего, но звук вел себя совершенно непредсказуемо: только забудешь о нем, только задумаешься или размечтаешься — он опять тут как тут. И ни за что не угадаешь, как он поведет себя в следующую минуту. Ясное дело, под действием постоянной угрозы мечты уносились прочь в поисках более спокойного пристанища.

Дальнейшие мучительные поиски не дали никакого результата Риккардо промаялся до зари и решил, что днем обязательно во всем разберется. Надо же как-то заставить замолчать эту наглую корзину с улитками, покушающуюся на его плодотворный покой!