Бабочки Креза. Камень богини любви (сборник) - Елена Арсеньева

А что делать?! Рискнуть войти в комнату — вдруг каким-то чудом там никого не окажется? Скажем, хозяин вышел в магазин, любезно не заперев дверь…

Тогда надо смыться отсюда поскорей, пока он не вернулся, потому что они с парнем в куртке, да еще с тем, в сером пальто, ворвутся сюда на раз.

Она уже сделала шаг к комнате, как вдруг в коридорную дверь застучали, и знакомый тягучий голос ювелира-монтера etc окликнул:

— Эй, есть кто дома? Вейка, открой! Это я, Серый!

«Так, — подумала Алёна, — не запутаться бы! Тот, кто в черной куртке, — Серый. А который в сером пальто — видимо, Черный?»

И тут же эта дурацкая мысль исчезла под ударом страха:

«Здесь есть какой-то Вейка! Я уже слышала это имя, только не помню где и когда. Но это неважно. Вейка! Сейчас он выйдет и…»

Алёна отпрянула к вешалке и спряталась под грудой одежды, забилась в самый уголок, стараясь не чихнуть от запаха старых, непроветренных вещей.

«Ноги! Наверное, мои ноги торчат, и, когда этот Вейка выйдет, он увидит! И сумка, зараза, вот-вот с плеча свалится!»

— Вейка! — снова раздался голос Серого. — Да ты там спишь, что ли?

И тут наконец загадочный Вейка подал голос. То есть это был не вполне голос, а какой-то рев. И не сразу Алёна догадалась, что слышит храп. Итак, загадочный Вейка спал и храпел во все, как говорится, завертки, что бы ни значило это выражение. Значит, можно рискнуть выскользнуть из-под этого тряпья и…

— Вейка! — надсаживался между тем Серый, и Алёна перепугалась, что он разбудит-таки Вейку, а значит, надо поспешать. Она выбралась из-под одежды и брезгливо передернулась, когда ее пальцы запутались в каких-то волосах — длинных, белых. Оглянулась — сбоку на вешалке висел беловолосый парик, а рядом — тулуп с белесым мехом.

Так… Знакомая одежда, а ее обладатель, видимо, и храпит в соседней комнате.

За дверью — Серый, впереди — этот Вейка со своим ободранным лицом…

«А лицо на нем было железное…»

Алёна оглянулась. Около плиты стояли ободранный веник и металлический совок с острыми граями. Никакого другого оружия под рукой не оказалось — ну, она схватила совок и, держа его перед собой, вошла в комнату.

Первое, что бросилось в глаза, — выцветший гобеленовый коврик на стене: озеро, усеянное огромными белыми кувшинками, лодка посреди них, в лодке, свернувшись клубком, спит русалка, а ее хвост перевешивается через борт. Громоздкий платяной шкаф, облупленный подоконник, стол, заваленный газетами, на столе запыленный ноутбук, в углу какое-то высоченное пыльно-зеленое, разлапистое растение с большими листьями, фикус, что ли. Такой же, но поменьше, громоздится на краю стола, еще один втиснут на самый верх гардероба.

Под ковриком стоял сильно просевший диван с рваной обивкой, а на нем, свернувшись клубком, почти в позе русалки, спал неимоверно длинноногий человек лет сорока со светлыми волосами и бледным, а вовсе не ободранным толстощеким лицом и бровями и ресницами соломенного цвета. Он был одет в серый спортивный костюм, на поджатых ногах — шерстяные носки, а около дивана стояла стояли огромные валенки — размера сорок седьмого, никак не меньше.

Алёна сразу поняла, что спортивный костюм этот вовсе не на помойке найден, а дорогой, очень хорошего качества, какой-то незнакомой марки, не «Adidas» или что-то в этом роде, а какой-то другой фирмы… название начиналось на «S», но не все ли ей равно, в каком костюме ходит в свободное от нападений на людей время этот ряженый? Да, ряженый, правильно сказала Сусанна, и эти румяна в кухне — его. Чтобы рожу свою делать жуткой, людей до полусмерти пугать. Или не всех людей, а только Алёну Дмитриеву? Интересно бы разузнать!

Например, сейчас разбудить его и спросить… Но нет, это уже из серии черного-пречерного юмора.

Да он еще и наркоман, кажется, этот Вейка! На столе упаковка одноразовых шприцев и белая коробка с непонятной надписью: «Вакцина антирабическая культурная концентрированная».

Культурная, главное дело! Так культурненько он от этой вакцины отъезжает, надо полагать!

Алёна аж передернулась брезгливо, и вдруг спящий шевельнулся, начал поворачиваться на спину. Мгновение Алёна смотрела на него, тупо читая полуоткрывшееся название фирмы на груди его спортивной куртки: «Samp…» Дальнейшее было не прочесть. Потом ожгло: да ведь он сейчас проснется! Ее словно ветром вынесло в коридор. Метнулась было к своему довольно омерзительному укрытию под вешалкой, как вдруг услышала голос Серого:

— Кто там?

На один ужасный миг почудилось, что Серый обрел возможность видеть сквозь стены или двери и увидел ее, но тут же она услышала, что шаги Серого звучат глуше, так же как и его голос:

— Эй, ты что здесь делаешь?

Серый встретился с человеком, который шел за Алёной! Сейчас этот человек расскажет Серому, что сюда прошла та самая, замешавшаяся в их тайны… и они вместе… Да если еще проснется Вейка!

Ну нет, ждать этого Алёна не намерена!

Она сунула совок под вешалку, повернула ключ, отдернула задвижку, откинула крючок, метнулась было за порог, но на миг вернулась, схватила с вешалки шубу и парик, смотала их в неаккуратный, громоздкий тюк и кинулась прочь из этого дома.

— Вейка! — надсаживался в подвале Серый. — Иди сюда!

Алёна выскочила на крыльцо, скатилась со ступенек, чуть не упала, ухватилась за ствол березы, чтобы удержаться, немедленно почувствовала себя лучше от этого сочувственного прикосновения и понеслась прочь. Во дворе по-прежнему было пусто.

Она вылетела на Ильинскую и бросилась к трамвайной остановке. По пути на асфальтированном пятачке, уединенно и интеллигентно, стоял зеленый мусорный контейнер с желтой крышкой. Алёна резко затормозила, откинула крышку — ого, оттуда пахнуло совсем неинтеллигентно, однако после пребывания в жилище (слово «квартира» не имело к нему отношения!) с табличкой «Старков Г. И.» на двери Алёну такой ерундой было не пронять! — и с особенным наслаждением запихала туда свою ношу.

Что-то выпало из тюка к ее ногам, какой-то бумажный комок. Другая на ее месте и не глянула бы на него. Ну, надо знать Алёну… Деву, если вы помните. Она никогда ничегоне бросала наземь на улицах, а выйдя из троллейбуса или маршрутки, тащила скомканный билетик до ближайшей урны, если ее не было на остановке, причем иной раз ближайшаяурна оказывалась на расстоянии нескольких кварталов. Ну и, понятное дело, Алёна подняла этот комок и уже приготовилась бросить его в мусорный контейнер, как вдруг обнаружила, что это скомканная фотография — вернее, снимок, распечатанный на принтере.

Ну разумеется — Алёна развернула ее!

И обнаружила, что это — ее собственное изображение.

Дела давно минувших дней

На первых же репетициях весь тот минимум благоприятного впечатления, которое произвела на нас Серафима Георгиевна, растаял как прошлогодний снег. Мы столкнулись не с бонтонной, воспитанной, хоть и несколько легкомысленной дамою, но с крайне вульгарной, развязной и циничной особой. Она не имела ничего общего ни со сценой, ни с дисциплиной. Понятия о драматическом искусстве у нее не было ни малейшего. Я сразу понял, что она никогда в жизни нигде не играла. Она опаздывала на репетиции на час и даже больше и на все наши замечания капризно отвечала:

— Я не привыкла так рано вставать, мне нужно выспаться, иначе буду плохо выглядеть!

Вообще всем на каждом шагу она дерзила. Порой мне даже казалось, что она задалась целью восстановить против себя всю труппу!

Первую же роль пришлось у нее отнять — она ничего не знала и несла какую-то околесицу на непонятном, косноязычном наречии.

Хотя тембр голоса был очень приятный, волнующий…

Нечего было и думать выпустить ее на сцену! Среди театралов Нижнего был сам губернатор Гриневич — да он разогнал бы труппу, кабы увидал эту «богиню» на сцене!

Вся труппа враз ее возненавидела. А я… я возненавидел себя.

Несмотря на отталкивающие манеры, несмотря на полную, воинствующую бесталанность, она продолжала привлекать меня как женщина. Словно бы все долгие годы верности памяти жены, а потом долгие годы беспорядочных, мимолетных, суетливых связей сейчас норовили отомстить мне. Передо мной появилась та женщина, о которой я тайно мечтал… но я бы перестал себя уважать и снискал бы презрение в глазах дорогих мне людей, если б хотя бы намекнул ей о своем чувстве, если бы дал ему волю…

Мое презрение к Серафиме Георгиевне и к себе самому еще усугубилось, когда стала известна история ее появления в нашем городе.

Тихонов, разумеется, был женат, но жена его была болезненной, замкнутой женщиной, которая почти не показывалась в обществе. Детей у них не было. Инженер не отказывал себе в удовольствии погулять на стороне. С Серафимой Георгиевной он встретился в Петербурге — и сразу потерял голову. Открыто привезти в Нижний, город не слишком-то большой, где все так называемые светские люди друг друга знают, свою содержанку было неудобно: начнутся слухи, сплетни, не миновать семейных осложнений. Скандалов он боялся, вот и решил пристроить свою пассию в театр, в нашу труппу, которую он может посещать в любое время. Притом он снял ей квартиру — известно было даже где: в 1-м Ильинском переулке, недалеко от Новой площади, в укромном уголке, куда мог приходить незамеченным.