Все еще здесь - Линда Грант

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— И все?

— И все. Правосудие свершилось, и свершилось на глазах у людей — пусть и всего двоих. Можешь рассказывать об этом кому хочешь, у нас был открытый процесс.

Я подхожу к бару и наливаю нам обоим еще выпить. Некоторое время мы сидим молча, погрузившись каждый в свои мысли. Не знаю, о чем думает она. А я думаю о том, что надо серьезно поговорить с Эрикой, объяснить ей, почему изменения в ее облике вызвали у меня такой ужас и отвращение. Рассказать, что теперь я не могу смотреть ей в лицо, не вспоминая о лице мертвого египтянина. Что наша жизнь превратилась в фильм ужасов, вроде тех, что обожает Майкл, где на глазах у зрителя люди превращаются в чудовищ… Но, едва произнеся это про себя, я понимаю: ерунда. Неправда это. Все проще: новая Эрика мне не нравится. К этой костлявой пародии на женщину я не ощущаю и не могу ощутить никакого влечения. Алике права: с тем, что произошло на Синае, мне придется жить до конца дней — но к краху нашего брака это не имеет никакого отношения. Мысленно я перебираю в памяти все, что создал после войны, — наш дом в Чикаго, семью, детей… Где ошибки в этом проекте? Быть может, ошибок и не было; но какое это имеет значение теперь, когда здание нашей жизни лишилось корней? Что же осталось? Не знаю. Кого же я полюбил двадцать семь лет назад? Или, быть может, вернее спросить: что я полюбил? В сущности, мне, как в песне Боба Дилана, требовалось лишь убежище от бури. Я женился бы на любой женщине, готовой и способной стать мне убежищем. Это оказалась канадская девочка с апельсиновой фермы, девочка, с радостью оставившая свое прошлое и переделавшая себя ради меня… как же я могу ее разлюбить?

А вот так имогу. Уже разлюбил. И ничего с этим не поделаешь. В райском саду собран урожай, листья опали, и чернеют на фоне серого неба острые голые сучья дерев.

— Что с тобой?

Я поднимаю глаза.

— Что?

Она спокойно допивает свой бокал, и снова мне приходит в голову, что эта женщина способна выдержать любые бури. Рука ее лежит на подлокотнике — сильная, мускулистая рука, гладкая загорелая плоть. Меня вдруг охватывает желание впиться в эту плоть зубами. Укусить. Алике вдруг кажется мне… да нет, черт возьми, не кажется — она такая и есть! Желанная. Соблазнительная. То, что уничтожила в себе Эрика, в ней осталось — измятое, потрепанное временем, но живое. Грудь у нее еще высокая и крепкая, и кожа золотится на солнце. Я не могу отвести от нее глаз. Что чувствую? Ничего особенно сложного. Только желание.

— Что такое? — снова спрашивает она.

— Не знаю.

— Чего не знаешь?

Я осторожно касаюсь ее лица. Она отдергивает голову.

— Опять? Не надо, бога ради! Мои пальцы касаются ее груди.

— Да что ты делаешь? — вскрикивает она, отодвигаясь от меня.

— Не надо. Иди ко мне. Пожалуйста.

— Не унижай меня!

— Ни за что на свете я тебя не унижу. Никогда. Я просто хочу тебя любить.

Лицо ее преображается, глаза вспыхивают жарким пламенем.

— Зачем ты это говоришь? Что это значит?

— Что значит? Я чертовски тебя хочу!

— Ты же говорил, что не хочешь.

— А теперь хочу.

— Но почему?

— Какая разница?

Моя рука уже у нее под платьем. На щеке у нее дергается мускул.

— Большая разница.

— Я хочу тебя просто потому, что хочу. Вот и все. Потому что ты потрясающе выглядишь. Потому что ты потрясающий человек. Потому что я тебя хочу.

— Правда? — Она опускает руку к молнии у меня на брюках. — Да. Кажется, правда.

Обняв ее, я расстегиваю на ней платье и лифчик. Полные упругие груди выскакивают на свободу; от мускусного запаха ее кожи кружится голова. Я втягиваю в рот ее сосок. Она расстегивает мне ширинку и берет меня в свою теплую ладонь. Я перехожу к другому соску, лижу и покусываю. Ее рука скользит по вздутому напряженному члену.

— Возьми меня в рот, — говорю я.

Она склоняет голову — и пухлые, чувственные еврейские губы смыкаются на моем обрезанном орудии. Язык ее двигается по спирали; глядя на качающуюся передо мной голову с волосами цвета пламенных осенних листьев, я проникаю рукой ей в трусики. Она вздрагивает и выпускает меня изо рта.

— Возьми меня, — говорит она. — Прямо сейчас. Я опрокидываю ее на кровать, срываю с нее трусики, не глядя, швыряю их на пол. Извиваясь подо мной, она расстегивает на мне рубашку и целует в грудь.

Кожа ее горит, тушь растеклась, от помады ничего не осталось. Мощным толчком я вхожу в нее — и она громко вскрикивает.

— Я сделал тебе больно? Прости, я не хотел…

— Нет… нет… — хрипло шепчет она, вцепившись мне в плечи.

Я вижу: она вот-вот кончит — и это безумно меня заводит. Когда женщина готова кончить, меняется вкус ее поцелуев. Я проникаю в нее еще глубже, до самого естества погружаюсь в теплую плоть. Кончаем мы вместе.

Когда я открываю глаза — она лежит в моих объятиях, забыв руки у меня на плечах, улыбаясь безмятежной счастливой улыбкой.

В эту минуту мне вспоминаются слова равви Гиллеля: «Если я не для себя, то кто для меня? Если я только для себя, то кто я?» Старая, в зубах навязшая цитата внезапно обретает новый смысл, ставит целую череду вопросов. Если не она, говорю я себе, то кто? Если не она, то почему не она?

Ее смех прерывает мои размышления.

— Над чем ты смеешься? — спрашиваю я, легко касаясь ее губ.

— Да так, анекдот вспомнила, — отвечает она и тут же начинает его рассказывать. И, слушая ее, я снова спрашиваю себя: почему бы и не она?

Думаете, так нельзя? Что ж, попробуйте меня остановить!

Благодарности

Прежде всего хочу выразить глубочайшую благодарность моему доброму другу Иуде Пассову за наши разговоры об армии, его рассказы о войне Йом-Кипур и за то, что для своих фотографий он всегда выбирает самое лучшее освещение. Благодарю Майкла и Хил-лари Свердловых за гостеприимство, с которым они принимали меня у себя на Альберт-Док, и за рассказы о нынешнем состоянии Ливерпуля. Кэт Вайнер и Билл Манн заставили меня вспомнить то, что, как казалось, я давно позабыла. Билл Мейнард из «Урбан Сплэш» поделился со мной планами восстановления Ливерпуля, а Роберт Бруди — техническими подробностями дела, которому в романе обязан своей репутацией Сэм Ребик. Благодарю также Дика Мосса, давшего мне консультацию по закону о реституциям, и Эстер Фрейд, познакомившую меня с ним.

От всей души благодарю фрау Армгард Эйлех, которая, подобно Марианне Кеппен, прошла через все беды и горести, выпавшие на долю дрезденцев в двадцатом веке, с гордо поднятой головой и поделилась со мной воспоминаниями как о бомбежке союзников, так и о послевоенной жизни в Дрездене. Благодарю Джеймса Марша, который служил в нашем разговоре переводчиком.