Птица малая - Мэри Расселл

Когда лодочница вернулась, он попросил высадить его возле Эзао. С удовлетворением отметив большое число руна, уже носивших водопады лент, Супаари нашел Чайпас в одной из закусочных и, коротко объяснив ситуацию, спросил ее мнение о термосах.

Чайпас встала. Оставив свою еду и Супаари, она вышла наружу, затем чуть поднялась по склону к месту, откуда открывался лучший вид на Дворец Галатна, с его витыми мраморными колоннами, его изящно выкованными, посеребренными воротами, его шелковыми тентами, его стенами, выложенными глазурованными плитками, позолоченными и искрящимися отражениями сдвоенных трехсторонних фонтанов, рассыпавших капельки драгоценного ароматического масла, подобно огненным искрам в солнечном свете.

— При наводнении сердце стремится к засухе, — вернувшись, сказала Чайпас и поставила перед Супаари самый простой из термосов. Затем протянула к нему обе руки и произнесла с теплотой, которая тронула его до глубины души: — Сипадж, Супаари. Да будут у тебя дети!

Хлавин Китери был поэтом, и ему всегда казалось возмутительным, что его титул, Рештар, звучит так величественно и значительно.

Рештар, Когда произносишь это слово, оно появляется в два приема, медленно, с достоинством. Его нельзя обронить или пробормотать. Оно наделено величием, которого никогда не достигнет сама должность. Ибо означает это слово «запасной» или «дополнительный». Как и торговец Супаари Ва Гайджур, Хлавин Китери был третьерожденным сыном.

Их объединяло и еще кое-что. Они родились в один сезон, примерно тридцать лет назад. Будучи третьими, они существовали в состоянии предписанной законом девственности — ни тому ни другому не было позволено жениться или иметь детей. Оба преуспели в жизни больше, чем кто-либо мог ожидать, учитывая их статус по рождению. И все же, поскольку они вошли в почет не по наследству, а благодаря собственным достижениям, оба держались в стороне от своих социумов.

На этом сходство кончалось. В отличие от Супаари, чья родословная была весьма заурядна, Хлавин Китери являлся отпрыском старейшего именитого рода Ракхара и однажды был третьим в линии наследования верховного правления Инброката. В случае рештара наличие третьего не было фамильным скандалом, а лишь прискорбным следствием несвоевременного аристократического рождения. Знатные женщины традиционно плодились часто, поскольку их сыновья гибли во множестве. У родителей Супаари не было такого оправдания. И в то время как бедолаги вроде Супаари нередко задавались вопросом, зачем их вообще произвели на свет, цель рештара была ясна: он должен существовать как запасной, готовый заступить на место старшего брата, если того убьют или сделают недееспособным прежде, чем у него родится наследник. Поэтому рештары получали разностороннее воспитание, чтобы в равной степени быть готовыми для войны и для правления, когда или если этого потребует от них судьба.

В старину вероятность наследования была высокой. Ныне, во время продолжительного мира Тройственного Союза, большинство аристократических третьих бесцельно прозябали — размягченные бездельем в окружении заботливых слуг, отупевшие от праздности и стерильных развлечений.

Однако для рештара была открыта еще одна тропа, названная, соответственно, Третьим Путем: путь познания. История и литература, химия, физика и генетика, как теоретические, так и прикладные, архитектура и дизайн, поэзия и музыка — все это было полем деятельности аристократических третьих. Огражденные — или избавленные — от династии, рештары Ракхата были свободны — или вынуждены — искать смысл жизни в ином. Если у рештара хватало осторожности, пребывая в ссылке, не привлечь внимание опасной группировки и не разбудить подозрения брата-параноика, то он мог произвести нечто вроде интеллектуального потомства, сделав какой-либо долговременный и значительный вклад в науку или искусство.

Таким образом, царственные третьи Ракхата были летучими элементами, свободными радикалами высокой культуры джанаата, тогда как буржуазные третьи вроде Супаари Ва Гайджура образовывали энергичный, стабильный коммерческий элемент общества джанаата. Жестокие ограничения, которым они подвергались, были подобны давлению, превращающему уголь в алмаз. Многие были им сломаны, стерты в порошок; иные выстояли, обретя твердость и красоту драгоценного камня.

Рештар Дворца Галатна, Хлавин Китери, оказался среди тех, кого давление преобразило. Он не сетовал на превратности судьбы, но придал смысл своей жизни небывалым способом. Лишенный будущего, он стал ценителем эфемерного. Он стал жить моментом, принимая его быстротечность и парадоксальным образом увековечивая это в песне. Его бытие стало формой искусства, проистекавшего от эстетики исчезновения. Он привнес красоту в пресность, вес в пустоту, красноречие в бессодержательность. Жизнь Хлавина Китери сделалась триумфом искусства над судьбой.

Его ранняя поэзия ошеломляла оригинальностью. В культуре, с древних времен овеваемой духами и фимиамом, Хлавин Китери направил свое внимание к самым дрянным запахам. Столкнувшись с уродливым, смердящим, галдящим городом своей ссылки, он сочинял песни, которые выхватывали и восхваляли металлические испарения мраморных карьеров, щелочное зловоние красных болот, дымящую серу, чуждую ферментацию и смрадные фантомы, исходившие от рудников и заводов, бурлящие смеси масляных и солевых соединений, просачивавшиеся с верфей Гайджура. Запах: непостоянный и устойчивый, авангард вкуса, инструмент бдительности, сущность интимности и воспоминаний — запах был душой мира, пел Хлавин Китери. Его лучшим сочинением стала незабываемая поэзия гроз — песни, в которых говорилось об ослаблении, разжижении и упругости запахов, преображенных молнией и дождем, когда плясал ветер. Эти песни были такими пленительными и чарующими, что концерты Китери начали транслировать — первое невоенное применение радио в истории его культуры.

Признание не оказало на него пагубного влияния. Хлавин Китери принял его с невозмутимостью философа и направил свой разум и свое искусство на бесстрашное исследование живой смерти рештара. Он выдержал собственный немигающий, пристальный взгляд. Многие полагали, что стихи, написанные двадцатисемилетним Китери, несравненны.

Лишенный надежды на продолжение рода, опустошенный и выхолощенный, секс для рештара сводился к прозаической функции организма и приносил душе не больше удовлетворения, чем чиханье или опорожнение мочевого пузыря. В юности Хлавин Китери питал иллюзии и, компенсируя полную бессодержательность связей их ошеломляющим количеством, надеялся простым повторением возместить нехватку глубины и смысла. Повзрослев, он стал презирать гарем стерильных куртизанок и полукровок-партнеров, которых поставляли его братья; Хлавин видел, чем это было на самом деле: подачкой, брошенной ему, дабы усыпить зависть к плодовитости его старших.