Мокруха - Джон Ширли

«Когда явился Сезанн, — говорил Хьюстон в интервью для Holiday. — живопись... была преисполнена сентиментальности. Это чувство, искусственное и порочное по происхождению, затмевало саму живопись. И вот пришёл великий революционер и обозрел её под новым углом зрения. Он начал использовать цвет не для эффекта, а для описания формы. Это я и называю возвращением к изначальным принципам. Такова сила восприятия, что пробивается через заслоны жизни... Например, в этом помещении четыре светильника. Какофония света. Если отключить их все, кроме одного, установится порядок теней.»

Боб Флаэрти вернулся к изначальному: оставил единственный светильник и установил порядок теней.

Немного аналогичная ситуация сложилась в фантастике на безрыбье 1970-х и начала 1980-х гг., когда явились киберпанки. Пожалуй, ещё интересней другое обстоятельство: почти одновременно выброс творческой энергии такого накала, что свет его до сих пор доходит до нас через годы и позднейшие эпигонские наслоения, произошёл в иной сфере интересов героя этой статьи — рок-музыке.

Откуда пошёл киберпанк? Однозначного ответа уже не получишь. Те, кому интересна история фантастики, часто исчисляют киберпанковский прорыв с 1984 г. Действительно, Нейромант Уильяма Гибсона тогда получил столько наград, что к медальному показателю этому для дебютной книги подобрались лишь через много лет Паоло Бачигалупи с Энн Лекки (у последней, впрочем, шансы побить рекорд ещё есть).

Но это не универсально применимое решение задачи, найдётся и вдоволь альтернативных калибровок. Можно вспомнить Моя цель — звёзды Альфреда Бестера, Убик, Пролейтесь, слёзы... и Полный расчёт Филипа Дика, Девочка, которую подключили Алисы Шелдон (Джеймса Типтри-младшего), Подлинные имена Вернора Винджа... У киберпанка было несколько фальстартов, и лишь в середине 1980-х новый жанр, что называется, расчихался, вовсю заревел мотором. А уж потом (раскавыченный оммаж Джеку Расселлу из Great White) понёс читателей по ночному хайвею, в объятия большой белой акулы.

После манифеста имени Зеркальных очков и Вакуумных цветов Майкла Суэнвика до публики дошло наконец, что не Гибсоном единым жив киберпанк. Настал-таки день, когда сыны киберпанка стянулись предстать пред фэндомом в силе и славе своей, а между ними пришёл и Джон Ширли. Пациент Зеро. Из написанного Гибсоном и Ширли совместно сходу обычно называют только Принадлежность (кстати, чтоб два раза не вставать: швейцарцы из Gotthard, думаю, вдумчиво вкурили её при съёмках официального клипа на Feel What I Feel), но это не значит, что Пациент Зеро и Граф Зеро мало знакомы. Сам Гибсон вспоминает:

«Я впервые повстречал его в 1977 году. Тогда на нём был утыканный иглами собачий ошейник, и безумных романов его никто толком не вкуривал. Ничего подобного тогда ещё не существовало. Не за что зацепиться: никаких вам штампиков типа киберпанк и всякое такое. Но выйди эти романы в свет только сейчас, со всех сторон раздалось бы: О-о, гляньте-ка сюда! Это круче киберпанка!»

Лучшую сравнительную справку по биографиям киберпанков мрачной первобытной эпохи, когда полное лукошко жанровых премий фэндома собирали Врата Фредерика Пола, даёт Брюс Стерлинг:

«В те дни Уильям Гибсон... пускал на ветер свою юность... в канадских наркопритонах. Я сам был детёнышем инженеров из занавешенного вонючими заводскими дымами городка, и три года в Индии совсем вскружили мне голову... Руди Рюкер тщетно пытался добиться должности профессора математики в Нью-Йорке. Льюис Шайнер в мечтах о Далласе крутил за машинкой романы с крутыми детективами. Но Джон Ширли замаячил на горизонте как комета с пророчеством на борту. Все мы повернули голову в его сторону. И как оказалось, не зря.»

Вот видите, с Шайнером у меня, по идее, больше общего, но, как и Стерлинг, я была ослеплена просиявшей на горизонте кометой Джона Ширли.

Тогда, на излёте Новой Волны, хиппи ещё выбирались в боевые полёты над гнёздами кукушек, но кураторы НФ из далёкой галактики, для маскировки закутавшись в белые халаты, уже тянули в их сторону свои щупальца. Не ведали о том, что вскоре Компьютерная Революция усадит хиппи за виртуальные деки производства Оно-Сендай и укажет кратчайший бэкдор к вознесению для ботанов.

«Не то чтобы у персонажей Джона Ширли шарики за ролики заехали, — комментирует Стерлинг. — нет: они просто не в курсе, где эти ролики вообще купить... Джон Ширли был тогда, в ранние дни, существом, полностью перпендикулярным всем людям Земли.»

Когда Суэнвик применил на практике пользовательское руководство по постмодернизму, на свет явились Ребел Элизабет Мадларк и Гея-Комбайн Вакуумных цветов. А почти за десять лет до того, в И пришёл город, Джон Ширли небрежными мазками набросал ершистое взаимодействие мятущейся, но бесспорно крутой девчонки Кэтц и её ситуативного союзника Стью с коллективным разумом мегаполиса. Даже аватар Сакраменто, прибывшая Стью на выручку, аки ангел Господень в тюрьму к Савлу и Силе, чем-то смутно смахивает на женское воплощение Геи.

Ещё прежде, чем вышла обновлённым и дополненным изданием Песнь под названием Юность, на Amazon кто-то в сердцах отписался под страничкой давнего бумажного издания, что рядом с этой трилогией Ширли Нейромант выглядит детски-комиксовым упражнением на заданную тему. Доберись я до него, глаза бы выцарапала, но анонимного комментатора отчасти можно понять: это на него так подействовала успешная попытка Джона Ширли сломать границы только что сформированного жанра.

В 1992 г. Hardline спрашивали у публики, захваченной нарастающим водоворотом гранжа и хип-хопа: Isn’t my love strong enough, I’m ready to rock you long and rough?

Я помню, конечно, что Hot Cherie введена в музыкальный оборот Streetheart, но в те годы ни киберпанку, ни харду, ни хэви ещё, казалось, ничто не угрожало; зловещие нотки вопрос приобрёл позднее, с кавером от Джоэли и компании. Тем же вопросом могли задаться киберпанки, увидев, как набирает силу и размывает песочные замки Иного Плана новая космическая опера, а вослед ей поднимается буря слипстрима. В начале 1990-х тенденцию уже невозможно было игнорировать, хотя бы и при желании закрыть на неё глаза зеркальными очками; с той поры многие искренне уверены, что ковбои Гибсона из Гипериона — всего лишь выдумка Дэна Симмонса, и заблуждения эти с трудом поддаются лечению. Ответ аудитории — пригодный что в случае Hardline, что в случае киберпанк-тусовки, — я как-то увидела своими глазами.

Был он начертан огненными буквами на затёртом ситилайте, некогда занятом рекламой Marlboro, и гласил: Maybe... you should go and fuck yourself?

Сдвиг парадигмы в фантастике и музыке киберпанки и рокеры восприняли по-разному.

Кто-то бросал сцену