Блюз мертвых птиц - Джеймс Берк

— Ты мою историю проверь. В первый раз я выскочила замуж, когда мне было шестнадцать. Мой муж играл с Джерри Ли Льюисом. Это тебе о чем-нибудь говорит?

— Я уже доживаю оставшиеся мне годы. Боюсь становиться на весы в ванной, чтобы опять их не сломать. Мой врач говорит, что в моей системе достаточно холестерина, чтобы наглухо закупорить водосток.

— А я думаю, что ты выглядишь вполне нормально.

— Мне очень понравилось, как ты водишь самолет.

— Слышал такую шутку: дайте мне обезьяну и три банана, и будет вам пилот, — улыбнулась Джули.

— Все не так просто, уж я-то знаю. Я служил в разведроте, учился пилотировать вертолет и узнал достаточно, чтобы не дать самолету с фиксированным крылом упасть, если пилота ранят. — Джули не ответила, и он добавил: — Тебе что, нравится тусить с престарелыми мужланами?

— Ты не престарелый.

— Расскажи об этом моей печени.

— Я слышала, что у тебя с Вариной Лебуф вроде как что-то было.

— И где же ты об этом слышала?

— Мы живем в маленьком городе.

— Мы говорим о прошлом. Что бы там плохого из этого ни вышло, это моя вина, не ее. Твой муж покончил жизнь самоубийством, мисс Джули?

— Я тебе не «мисс». И мы не на плантации. С чего это ты спрашиваешь о моем муже?

— Потому что тяжело, должно быть, терять кого-то таким вот образом. Иногда люди тянутся к кому попало, лишь бы он был свободным, и не думают о том, что из этого выйдет. У меня список приключений будет подлиннее, чем у большинства уголовников. В свое время я грохнул федерального информатора. Другим парням на службе у правительства я не нравлюсь потому, что воевал на стороне левых в Эль-Сальвадоре.

— Кому какое дело до этого?

— Правительству не все равно.

— А мне плевать, — отрезала Джули.

— Дэйв сообщил, что ты прямолинейная и несгибаемая. Из его уст это высшая похвала.

— Надеюсь, тебе понравится суп.

— Послушай, не уходи, — попросил Клет.

— Позаботься о себе. Присматривай за своим холестерином и позвони, если еще откопаешь внутри себя старый добрый рок-н-ролл.

Джули открыла дверь и вышла наружу, пробираясь сквозь лужи на пути к своей машине. Клет пошел за ней, не обращая внимания на дождь.

— Послушай, мне же тебе кастрюлю вернуть надо будет. Где ты живешь? — спросил Персел.

Джули опустила окно и широко улыбнулась, как будто этот вопрос ее абсолютно не волновал, и уехала.

«Если она хотела, чтобы я проглотил наживку, то это у нее прекрасно получилось», — подумал Клет.

Поступки Клета Персела в оставшуюся часть ночи и в ранние часы следующего дня вряд ли можно было назвать рациональными. Он вел себя странно даже в собственных глазах, причем это никоим образом не было связано с визитом Джули Ардуан в его коттедж, его пристрастиями или же непреходящей потребностью увидеть одобрение в глазах своего отца. Мысли, беспокоившие Клета большую часть его жизни, испарились, и их место заняла твердая вера в то, что каждое движение длинной стрелки на его наручных часах невосполнимо отнимало то время, которое у него все еще оставалось на поверхности земли.

Он знал, что смерть может принять разные формы, каждая из которых плоха по своей сути. Люди, сомневающиеся в этом, никогда не чувствовали запах полевого морга в тропической стране, когда бензиновые рефрижераторы выходят из строя. Они никогда не лежали в канаве рядом с чернокожим морпехом, тщетно пытающимся руками удержать кишки, вываливающиеся из распоротого живота. Они никогда не слышали, как взрослый мужчина сквозь слезы зовет свою мать в санитарной палатке батальона. Смерть выдавливает дыхание из твоей груди и свет из твоих глаз. Смерть не может быть ни доброй, ни милосердной — она живет в простынях, пристающих к телу, живет в мусорных корзинах, наполненных окровавленными бинтами, и в пустых глазах персонала «Скорой помощи», которые сорок восемь часов работали без сна во время урагана «Катрина». Она вторгается в твои сны, смеется над восходом солнца и стоит рядом с твоим отражением в зеркале. Ни секс, ни бухло, ни наркота не дают тебе отсрочки. Когда живешь в непосредственной близости от смерти, даже полуденный сон наполнен уголками и осколками стекла, и даже малейший звук заставляет щеку дергаться, как туго натянутая резиновая лента.

Как только ты понимаешь, что великая тень — твой постоянный компаньон, в твоей жизни происходит изменение, которым ты, впрочем, ни с кем не делишься. Иногда ты ускоряешь шаг, идя сквозь лес поздней осенью; иногда расплывчатые фигуры возникают на краешках твоего бокового зрения, а их голоса столь же мягки, сколь и опавшая листва, и они умоляют тебя остановиться и отдохнуть с ними немного. И как только тебе кажется, что ты разгадал все их приемы, ты осознаешь ту шутку, что сыграла с тобой смерть. Пока ты пытался избежать естественной смены времен года, ты позволил злым людям украсть у тебя самое ценное, завлечь тебя в придуманный ими крестовый поход, забрав тебя от людей, которых ты любил, лишив тебя выбора, по праву принадлежавшего тебе, оторвав тебя безо всякого предупреждения от храма по имени Жизнь, данного тебе при рождении.

Именно подобные рассуждения крылись за спокойствием умных зеленых глаз Клета, и именно они наделяли его храбростью. Он видел истину и никогда не пытался переложить ее бремя на плечи окружающих.

Сквозь дождь он повел свой «кадди» к лодочной станции на Ист-Кот-Бланш-Бэй, где держал свою восемнадцатифутовую лодку с мотором «Эвинруд» мощностью в семьдесят пять лошадей. Он зашел под навес из тонкого железа, отвязал лодку от причального столба, лебедками поднял ее на трейлер и прицепил его к своему автомобилю. По заливу косами гулял дождь, а ветви эвкалиптов вдоль побережья почти распластались на ветру. Клет наполнил два пластиковых бака по пять галлонов каждый бензином и погрузил их в лодку. Затем открыл стальной шкафчик, арендованный у владельца станции, достал два сигнальных факела, саперную лопатку, охотничий нож в ножнах на кожаном ремне, военный фонарик, «АК-47», переделанный под полуавтомат, и винтовку «Спрингфилд» с оптическим прицелом, обильно смазанную и завернутую в холщевый мешок. Не выходя из-под навеса, он достал винтовку из мешка, оттянул затвор, проверив большим пальцем маслянистую пустоту патронника, затем закрыл затвор, вытер излишки смазки со ствола и стальных поверхностей винтовки, положил в мешок коробку патронов калибра 30 06 и, наконец, сложил амуницию в багажник «кадди».

В 4:14 он спустил лодку на воду Байю-Тек и, не включая огней, отправился вниз по течению по направлению к заднему периметру плантации Кру ду Суд. Дождь прекратился, вышла луна, и вскоре Клет увидел фонарь, тускло горевший во влажном воздухе на столбе на заднем дворе дома. При каждом порыве ветра двор наполнялся двигающимися тенями и мириадами дождевых капель, срывающихся с деревьев и вспыхивающих в свете фонаря, словно хрусталь. Персел заглушил двигатель, и лодка тихо поплыла по инерции через мелководье, мимо кипарисов, дубов и затопленного тростника, растущего на границе собственности Дюпре. Он опустил якорь за борт и подождал, пока веревка песком проструится через его ладонь, а якорь застрянет в глине, натянув веревку, развернет лодку кормой вверх по течению и оставит ее тихо покачиваться на волнах.

Кто-то включил свет в кухне. Клет достал «Спрингфилд» из холщового мешка, открыл затвор и начал наполнять магазин патронами с мягкими пулями, проталкивая их большим пальцем. Закончив, он дослал патрон в патронник, вытер испачканные смазкой руки о рубашку и через оптический прицел вгляделся в кухню. Четкость изображения в линзах была просто поразительной.

За кухонным столом Алексис Дюпре поглощал кусок фруктового пирога, запивая его стаканом молока. Он был одет в полосатый банный халат, который, как это ни парадоксально, можно было спутать с полосатой робой заключенных Дахау и Бухенвальда. У него были глубоко посаженные глаза, щеки, покрытые паутиной мелких кровеносных сосудов, и грубая морщинистая кожа на горле, напоминающем черепашье. Из носа торчали пучки волос, брови свисали космами, он жевал, задумчиво почесывая темную, покрытую коростой родинку под бакенбардой. Вся его высокая фигура напоминала жесткую вешалку. Он поглощал пищу маленькими кусочками, как будто процесс этот был лишен всяческого удовольствия и должен был проводиться в атмосфере умеренности и контроля. Старик безучастно посмотрел через оконное стекло на задний двор, на гигантские деревья, раздуваемые ветром, на листву, осыпавшуюся в канал, и вытер начинку пирога с подбородка.

Клет задумался, видит ли Алексис Дюпре в темноте то, чего не видят другие. Быть может, Дюпре не только заглянул в бездну, но и позволил ей поглотить себя, обменяв свою душу на то черное ремесло, что он использовал против беззащитных людей по ту сторону колючей проволоки? Или же он был простым ничтожеством, бездумным бюрократом, выполняющим приказы начальства, человеком с размахом крыльев скорее мясной мухи, нежели кондора?