Бунт на «Баунти» - Бойн Джон

– Говорил о мистере Льюисе? И что же?

– Ничего вразумительного, – сказал мистер Фрейер. – Может быть, он просто персонаж твоего сна? Ты кричал, чтобы он отпустил тебя. Что ты никогда к нему не вернешься.

Я молча покивал, обдумывая его слова. Решительно никаких сновидений я не помнил.

– Да, – наконец сказал я. – Он просто привиделся мне, вот и все. Не знал, что я разговариваю во сне.

– Все мы время от времени делаем это. Помню, моя милая жена Мэри говорила, что в самый разгар ночи я начинаю бормотать что-то о совах.

– О совах, сэр?

– Вот именно. И это удивительно, потому что никакого интереса к совам я не питаю. Но тем не менее бормочу о них. Такова одна из шуток, которые играет с нами наше сознание.

Я согласился с ним и повернулся к морю, подавив зевок, который мог бы, не будь я занят разговором, снова погрузить меня в сон. Потом еще раз взглянул на мистера Фрейера и только тут заметил, что борода его, оставшись по краям рыжеватой, в середке поседела. Я не знал, сколько ему лет, – по моим предположениям, около сорока, – но время, проведенное нами в море, на пользу штурману не пошло, он, казалось, старел на глазах.

– Сэр, – произнес я после долгого молчания, ибо вспомнил о вопросе, который давно хотел ему задать. – Сэр, могу я спросить вас о чем-то?

– Можешь, – ответил он, повернувшись ко мне.

– Я только не знаю, не рассердит ли вас мой вопрос. Но узнать ответ на него мне хотелось бы.

Мистер Фрейер улыбнулся и обвел рукой окружающий нас океанский простор.

– Тернстайл, – сказал он, – на борту нынешнего нашего судна мы продолжаем разыгрывать фарс, изображая почтение к рангу, полагая, что это поможет нам в сохранности добраться туда, куда мы плывем. Но посмотри вокруг, не ощущаешь ли ты определенного равенства со своими товарищами? В любую минуту мы можем пойти все вместе ко дну, и, если пойдем, каждый из нас попадет в одно и то же место.

– Да, сэр, – ответил я, поскольку невозможно было отрицать справедливость им сказанного. – Так вот о чем я хотел вас спросить. Я не могу понять, как вы здесь оказались.

– Здесь, на баркасе? – приподняв бровь, переспросил он. – Ты в своем уме, мальчик? Нас посадили сюда изменники…

– Нет, – возразил я и тряхнул головой. – Вы меня не поняли, сэр. Я спросил, почему вы присоединились к капитану, а не остались с мистером Кристианом. Отэити – чудесное место, сэр, мы все это знаем. Находиться там – одно наслаждение. И если позволите, мистер Фрейер, мне всегда казалось, что вас и капитана братьями по оружию никак уж не назовешь.

Выбранные мной слова немного насмешили его, я тоже улыбнулся, довольный, что мистер Фрейер не рассердился на меня за мою дерзость. Понизив голос, он ответил:

– Ты вправе спросить меня об этом. Полагаю, мое решение поставило в тупик не одного из наших моряков. Ты верно отметил, что во время плавания между мной и капитаном случались… раздоры.

– Я преклоняюсь перед капитаном, сэр, – поспешил заявить я. – И надеюсь, вы это знаете. Я никогда не сказал бы против него ни слова. Но, по-моему, он временами проявлял по отношению к вам чрезмерную жестокость.

– Спасибо, Тернстайл, – сказал мистер Фрейер, признавая мою правоту. – Очень любезно с твоей стороны, тем более что ты всей душой предан мистеру Блаю. Твоя верность ему хорошо известна каждому на этом баркасе, да и всем морякам «Баунти».

Тут он меня удивил: я и не ожидал никогда, что меня сочтут столь преданным человеком. Однако слова мистера Фрейера согрели меня, я рад был услышать их.

– Дело в том, – продолжил он, – что я отнюдь не всегда был расположен к капитану так, как сейчас. Я считал его придирчивым и грубым, упрямым, а временами и попросту глупым.

– Мистер Фрейер!

– Мы с тобой говорим как равные, разве нет? И можем выражаться, как считаем нужным, верно?

– Да, сэр, но все же сказать такое о капитане…

– Я всего лишь правдиво описываю мои чувства к нему. Я видел в нем человека, настолько придавленного горечью от того, что нет у него должного ранга, – я говорю, разумеется, об отсутствии капитанского звания, о лейтенантском чине мистера Блая, – что порой это обстоятельство мешало ему мыслить здраво. Во время всего плавания мистер Кристиан умело играл на его ощущении неполноценности. Я видел это, но изменить ничего не мог. Капитан завидовал родовитости мистера Кристиана, его положению в обществе, его привилегиям. Возможно, даже его привлекательности.

Я только рот открыл от удивления. Никогда еще не слышал я на обоих наших бортах столь вольных речей.

– Готов признать, я не заметил приближения бунта, но, думаю, временами поведение капитана возмущало матросов. К примеру, выдвинутое им под конец нашего пребывания на острове требование, чтобы они ночевали на борту, было попросту низким. Никакой необходимости в том не было, он лишь заставил матросов осознать, сколь многое им вскоре предстоит потерять. Матросы обзавелись на берегу знакомствами и романтическими связями, бездумно отнимать у них все это было ошибкой. Я ожидал, что на обратном пути у нас возникнут серьезные неприятности, но не такие, конечно. – И он повел рукой вокруг: – Не такие, Тернстайл, таких я не предвидел.

– Почему же тогда… – начал я, стараясь получше подбирать слова, – почему же вы пошли с нами? Почему не остались с мятежниками?

– Потому что они негодяи, вот почему. А я, поступая во флот, дал клятву верности королю и своему командиру. В минувшие полтора года моим командиром был мистер Вильям Блай, и, значит, я обязан подчиняться ему до последней капли крови, какая есть в моем теле, и до последнего вздоха, с каким отлетит моя душа. Это называется долгом, Джон Джейкоб Тернстайл. Долг, верность и честная служба. Таковы лучшие традиции английского флота – традиции, которым следовал мой отец, а перед этим его отец и дед. Я хочу, чтобы их исповедовал и мой сын. Никакое слово и дело мистера Блая не способно обратить меня против него. Он отвечает за нас, король поставил его над нами. Все очень просто.

Мне понравился его ответ. Эти слова позволили мне лучше понять, что он за человек.

– А кроме того, – помолчав, прибавил мистер Фрейер, – я хотел вернуться домой и снова увидеть жену. Долг, верность и честная служба – это одно, а любовь – совершенно другое. Возможно, настанет день, когда ты и сам это поймешь.

Я улыбнулся, хоть малость и покраснел. И погадал, удастся ли и мне построить мою будущую жизнь, что бы ни ждало меня в ней, какой бы длинной или короткой она ни оказалась, построить ее на этих основах. Долг, верность и честная служба.

И любовь.

День 37: 3 июня

Дождь снова полил на наши головы, а между тем хирург Ледуорд оказался в нестерпимом положении и помочь себе ничем не мог. Его одолели ужасные колики во внутренностях, и я, заметив, как побелело его лицо, помолился, признаюсь, Спасителю, чтобы Тот облегчил страдания несчастного, утешил его. Впрочем, этого не случилось и бедняга жил под двойным гнетом – изнурения и голода, он стискивал себя руками и время от времени испускал крики, которые порождали в его спутниках и огромное сострадание, и не меньшее раздражение.

В какой-то миг капитан подошел к хирургу, однако, не обученный искусству врачевания, мало чем смог помочь ему; мистер Блай просто прилег рядом с ним и стал нашептывать что-то на ухо. Расслышать его слова я – да и никто из нас – не смог, но, по-видимому, они сослужили добрую службу, потому что довольно скоро хирург перестал кататься по дну и вопить, а спустя еще недолгое время на борту стало одним здоровым человеком больше: мистер Ледуорд снова приступил к борьбе за свои душу и тело с гнетущими силами моря, дождя и истощения.

После полудня показались новые рифы, а следом и череда необитаемых островков, столь узких, что здоровый человек мог за утро пройти любой от края до края. Мы высаживались то там, то сям – в надежде найти пропитание, сам мистер Блай набрал на первом из островов горсть устриц, но таких крошечных, что их едва хватило бы на завтрак одному мужчине, но никак уж не восемнадцати на обед.