Территория Холода - Наталия Ивановна Московских

– Упрямец, – жена улыбается. – Тебе такую слабость можно себе позволить, это мне надо быть осторожнее.

В ее улыбке мелькает что-то беззащитное, и я промаргиваюсь, чтобы убрать этот морок.

– Будем считать, что я солидарен. – Протягиваю таблетки обратно. Жена отстегивает ремень безопасности, привстает и тянется ко мне. Я ее целую и жду, пока она отстранится первой. Знаю, что сейчас важно даже это.

Похоже, я прошел тест.

– Трость хотя бы возьми.

Пока я закатываю глаза, она достает трость с заднего сиденья и протягивает мне.

– Ты всегда вредничаешь, когда тебе плохо, – замечает она.

– Обещаю, если это продлится дольше двух дней, я схожу к врачу. – Киваю перед недолгим расставанием так, как будто не собираюсь возвращаться вовсе. Впрочем, я не знаю, кто к ней вернется после того, что сегодня произойдет. Я убеждаю себя, что не хочу об этом думать, но, судя по мыслям, я себе вру. Не хочу, чтобы жена это заметила, поэтому для безопасности добавляю: – Не скучай, я скоро.

Она машет мне рукой.

Храбрится, хотя на самом деле ей страшно. Но ни ей, ни мне не нравится моя реакция на ее боязливость, поэтому мы пытаемся обскакать друг друга в бесстрашии. Жена свой ход сделала, пора бы и мне делать свой.

Уверенно ковыляю к цели, опираясь на трость. Сегодня я даже рад боли в ноге: она позволяет заземлиться и не потерять связь с миром. А там, куда я пришел, ее слишком легко потерять.

Эта больница выделяется среди прочих, в которых я побывал за последние годы. Если у меня когда-нибудь родится дочь и захочет сделать свою барби врачом, я подарю ей именно такую игрушечную больницу. В ее стенах, да и в самом воздухе витает что-то искусственное, заставляющее считать массивные ступени, чистый холл, белую приемную и удобные скамьи для посетителей просто декорацией. Внутренности других больниц воспалены застрявшими в них призраками, у них болят застарелые опухоли запустенья, в них трепещет запах сухожара, хлорки и антисептика. Здесь – пластиково-белое ощущение безопасности, пахнущее ожиданием и нейтральным цветочным освежителем воздуха.

Я не удивлен, что ее поместили сюда.

Подхожу к стойке регистрации, говорю, к кому пришел.

Все, как я ожидал: удивление, добродушие, вежливые кивки, инструкции. Обязательное замечание, что в эту палату уже давно никто не заходил. Деланное возмущение в ответ на вопрос, хорошо ли заботятся о пациентке. Предложение проводить меня.

Отказываюсь и направляюсь к лифту. Может, мог бы предпочесть лестницу – я иногда делаю так из желания доказать себе и миру, что я еще на что-то годен, – но сегодня уж очень болит нога. Медсестра на рецепции не отводит взгляда от меня, даже когда я отворачиваюсь. Чувствую, как она провожает глазами каждый мой хромой шаг. У девушек частенько бывает странноватая реакция на мое увечье. Жена объясняет это тем, что у меня красивые, рано поседевшие виски при темных волосах и большие грустные глаза. Переводя на язык нормальных людей, я слишком смазливый и произвожу впечатление скованного проклятьем принца.

Скрываюсь за дверьми лифта от взгляда медсестры и перевожу дух. Кладу руку на бедро, хотя боль гнездится не там, и морщусь в свое удовольствие, пока можно и никто не видит. Черт, наверное, на обратном пути я пожалею, что не выпил таблетку.

Прохожу по коридору, впитывая сквозь его окна сероватый свет августовского дня и выбеленную рафинированную безопасность этого места. Где-то внутри меня, на уровне солнечного сплетения рождается дрожь, не доходящая до рук, но будоражащая мне душу. Я не знаю, что сегодня произойдет, но этот день явно разделит жизнь на «до» и «после». Неизвестно только, каким образом.

Дохожу до нужной палаты и замираю перед входом.

– Давай, трус. Не вздумай убегать, – шепчу себе, зажмуриваюсь и переступаю порог.

Палата одиночная, сверкающая чистотой, как все остальное в этой больнице. В ней самой ничего примечательного, но я готов изучать ее целую вечность, только бы оттянуть момент, когда придется взглянуть на пациентку, которая находится здесь уже не первый год.

Она выглядит старше, чем я запомнил, но моложе, чем я пытался вообразить.

За ней действительно ухаживают: моют, переворачивают, поддерживают в чистоте и свежести, это видно даже на первый взгляд. Наверное, ее мать в какой-то момент научилась реагировать одобрительно на такую форму заботы о ней. Мне же это пока ножом по сердцу, хотя я и пытался себя подготовить к тому, что увижу здесь.

Давлюсь тяжелым комом, застрявшим в горле, перевожу дыхание и сажусь на посетительский стул с мягкой подушкой. Он не продавлен от времени, хотя и новым не выглядит. Это лишний раз подтверждает, что сюда и впрямь крайне редко приходят, и эта крупица правды, которую я и так знал, почему-то всаживает мне в душу острую спицу. Вторую и третью всаживают два одеяльных оврага на уровне ниже колен пациентки.

Собраться с духом тяжело, но я заставляю себя это сделать. В конце концов, я здесь не ради себя.

– Привет, Старшая, – произношу я, и мой голос дрожит.

Черт, это будет очень странный диалог, потому что будет монологом. Удивительное дело, а я ведь действительно воображал, что приду сюда, чтобы поговорить со Старшей.

– Я не знаю, как это нужно делать, чтобы ты лучше слышала. Но ты уж отойди куда-нибудь в укромное место, послушай. Я побуду твоим призраком из стен некоторое время, мне многое нужно тебе рассказать.

В палате ничего не происходит, хотя я ждал какого-то эффекта. Что трещины появятся здесь, в реальности или что за окном резко ударит молния. Но волшебные знаки не сыплются на меня, как из рога изобилия, и я начинаю думать, что вся моя затея – сущий бред.

Упаднические настроения охватывают меня всего на несколько секунд, затем я все-таки справляюсь с ними.

– Ты наверняка узнала меня, но я все же представлюсь. Это я, Спасатель. Ты меня еще помнишь? Сейчас я в твоей больничной палате. Мне удалось тебя найти… хотя, не мне одному – мне в этом помогали. Но все по порядку. Ты извини за сбивчивость, я плохой рассказчик, когда волнуюсь.

Неловко усмехаюсь, беспомощно поглядываю на аппараты. На них никаких видимых для меня изменений, поэтому я не знаю, слышит меня Старшая или нет. Остается только надеяться, что слышит.

– Все вышло, как ты говорила. В конце дороги действительно был выход из комы. И когда я проснулся, я действительно ничего не помнил об интернате. Может, если б помнил, было бы проще пережить все, что ожидало меня после пробуждения…

Поджимаю губы