Война за океан - Николай Задорнов

Адмирал согласился снять все укрепления и уходить из Хади. Немедленно были отданы приказания о прекращении работ. Пошли на кладбище. Муравьев опустился на колени и помолился на могилах умерших в прошедшую зиму.

— Я тут церковь собирался построить, — сказал адмирал, — на костях наших великомучеников. Вот, как видите, уже привезли бревна и камни.

Муравьев согласился, что со временем тут надо построить храм.

У кладбища почти готова батарея. Работы уже оставлены. Повсюду груды свежей земли и бревна. У палаток шеренгами построились матросы в рабочей одежде. Путятин представил офицеров.

Муравьев видел, какой огромный труд положен зря. Не ждал он от офицеров и экипажей Японской экспедиции, что после южных экзотических стран они так возьмутся за эту мокрую таежную землю. Видно, люди потрудились с охотой. Русский дух из них еще не выветрился.

— Все, все надо убрать, господа, снять эти батареи! — сказал Муравьев офицерам, сожалевшим о своих трудах. — Сейчас война, не время занимать бухту, как бы прекрасна она ни была.

Орудия, которые с таким трудом сняты с «Паллады», предстояло снова подымать.

— Брустверы разрушить! — приказал Путятин. — Останутся лишь здания…

— Разрушить недолго, ваше превосходительство! — заметил рослый молодой офицер Зеленой.

Зашли в лазарет.

— Можете быть откровенны со мной, скажите, почему все вы оказались жертвами? — спросил Муравьев, оставаясь наедине с Гавриловым.

— Ваше превосходительство… — заговорил Петр Федорович.

Муравьев помнил этого офицера с круглым и смуглым солдатским лицом. Но теперь оно исхудало и побледнело до неузнаваемости, только густые черные брови остались.

— Вина майора Буссэ… Он обрек… — Гаврилов заволновался при виде недовольства Муравьева.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, виноват не майор Буссэ.

— Уверяю вас, ваше превосходительство. — Гаврилов стал сбивчиво рассказывать историю зимовки.

— Вы говорите не свои мысли, — резко сказал Муравьев.

— Как же? — растерялся Гаврилов. — Да спросите Геннадия Ивановича. Невельской беспристрастно судит. Все дело — как его дитя… И он скажет, что Буссэ!

«Отец? У него тут школа? Питомцы?» Все как попугаи повторяли одно и то же. Генерал обнял Гаврилова и поцеловал, сказал, что наградит, берет его с собой на шхуне в Де-Кастри и первым же судном отправит домой на Камчатку, а дома стены лечат.

Поднялись на росчисть, где несколько человек в белых рубахах почему-то продолжали копать огород. С лопатой в руке к генералу подошел бывший начальник поста лейтенант Бошняк. Он числился больным и поэтому находился в отпуске и не представлялся со всеми вместе.

— Я много слышал о вас, — сказал губернатор, — и премного вам благодарен за все, что вы совершили так отважно. Вы открыватель этой гавани. Вы представлены мной к награде. Государь знает о вас.

Муравьеву уже доложили, почему Бошняк нездоров и в чем это выражается.

— Почему вы продолжаете работу, когда уходим отсюда?

— Труд доставляет мне удовольствие и отдых, ваше превосходительство, — ответил Николай Константинович, а глаза его холодно смотрели в лицо губернатору. Взор без выражения и неподвижен. — Кроме того, огород здесь необходим. Тут должен остаться пост.

— Своими подвигами вы превзошли самого Невельского, — продолжал Муравьев. — Они беспримерны, и я всегда помню о них.

Труд в самом деле успокаивал Бошняка. К тому же он выработал в себе взгляд, что труд является обязанностью каждого человека. Он полагал, что ничем не смеет отличаться от окружающих.

— Я работаю, как учил меня Геннадий Иванович…

Бошняк сказал, что все офицеры Амурской экспедиции этим не гнушаются.

«Он в самом деле странен».

Муравьев сказал, что завтра идет в Де-Кастри, а оттуда в лиман и в устье и что на шхуне есть свободная каюта, он охотно берет с собой Николая Константиновича, просит быть на борту сегодня же.

— Вместе отужинаем!

— Если есть свободная каюта, ваше превосходительство, то, может быть, лучше поместить более нуждающихся… Вот мои лучшие учителя и товарищи, — сказал он, подходя вместе с губернатором и адмиралом к краю огорода, у которого навытяжку стояли двое казаков в белых рубахах с лопатами в руках. — Им я обязан жизнью.

— Парфентьев! Ты ли, братец? — воскликнул Муравьев.

— Ждрав желаю, ваше вышокопревошходительштво! — гаркнул рослый рыжеватый казак.

— Здра-ав-ав… — тонко прокричал коренастый Кир Беломестнов.

— Помнишь, Парфентьев, как ты снимал меня с мели в Охотске, я на «Иртыше» не мог в море выйти?

— Довелошь вштретитьшя, вашевышпрештво! — прослезившись, произнес Парфентьев.

— А где же семья твоя? В Охотске?

— Никак нет, у наш — в Петровшком.

— А у тебя?

— Там же и у нас, уже третий год доживают.

— Рад вас встретить, братцы! Я много слышал о вас. Тебе, Парфентьев, предоставляю отпуск, пойдешь со мной на шхуне домой, к семье! И ты, Кир, тоже!

— Отпускают нас?

— Здесь снимается все. Суда уйдут. Пока оставляем эти места. Довольно сушить болота костьми православных!

— Ваше превосходительство, — вдруг сказал Бошняк. Глаза его странно блеснули. — Посмотрите, место обживается… Как соскучились матросы Японской экспедиции по труду крестьянина… Пашут, строят… Берега приглубы…

— Мы снимем тут все до более счастливых времен, Николай Константинович…

Бошняк угрюмо насупился. Он стал кусать губы.

— Прошу вас сегодня же на шхуну, — повторил губернатор. — А завтра вечером мы уходим с вами, Николай Константинович. Вы рады будете повидать друзей?

— Он тяжко болен, его нервы совсем плохи, — сказал Путятин, когда все пошли, а Бошняк и казаки снова стали копать.

— Я предложу ему отпуск с поездкой в Россию. Я уж сказал, что труды его не забудутся.

— Вот дожили мы ш тобой, Кир, — сказал Парфентьев, обращаясь к своему товарищу.

Беломестнов ничего не ответил. «Домой! К семье!» — радостно подумал он. Даже не верилось. Да еще на паровой шхуне!

Шкипер компанейского корабля Клинковстрем представлен был генералу на берегу вместе с офицерами фрегата. Путятин уехал на судно. Вечерело. Муравьев беседовал с Клинковстремом наедине в бывшем офицерском флигеле, при свете свечей. Он просил выложить все, быть откровенным, объяснил, что начинает расследование причин гибели экипажей.

— Я этого не потерплю, и виновные будут наказаны.

— У творца в материальном мире, ваше превосходительство, порядок и связь, — тщательно выговаривая окончания слов, начал Клинковстрем, а глаза его от сдерживаемой ярости казались совершенно белыми, — но провидение должно быть и в управлении разумными существами…

«Что за тирада? — подумал Муравьев. — Что он хочет сказать? Не в мой ли огород камень? Неужели тоже сумасшедший?»

— Я прошу вас высказаться ясно!

Клинковстрем ответил твердо и медлительно, что он всегда и все говорит ясно.

— Лейтенант Гаврилов, — продолжал он, — зимовал в Охотске, Камчатке и Аяне, а также в Анадыре, но нигде, по его словам, нет такого странного климата и такой суровой зимы, как здесь!

— Что это означает?

— А это означает, ваше превосходительство, что правление Компании и высшая администрация Сибири должны были все предвидеть. Я говорю вам прямо: нельзя, ваше превосходительство, терзать людей безнаказанно! Я служу в Компании пятнадцать лет, и никто никогда не смел упрекнуть меня! Но я весной написал письмо в правление Компании о том, что мне не с кем было выйти в море и управлять парусами!

Клинковстрем сказал, что судит обо всем так, как предписывает закон, и не может найти оправдания

— Начальство, где бы оно ни находилось, должно отвечать за то, чем оно заведует и что находится под его ответственностью.

— И что же тут за странности климата? — перебил Муравьев.

Клинковстрем прекрасно понял, что его хотят сбить с толку. Но он мог ответить и на этот вопрос, не упуская главной мысли.

— На середине бухты в декабре и январе в двенадцать часов дня в среднем тридцать пять градусов, в то время как на берегу тридцать два и в лесу — тридцать. Неожиданно температура повышается до нуля и снова падает до тридцати с лишним.

И Клинковстрем добавил, что он всегда верил, что власть и управление поручаются наиболее честным и предусмотрительным лицам в государстве, как и в частных компаниях, и если эти лица, ведающие учреждениями, так осквернили святые понятия долга, то и должны понести заслуженную кару.

— Будучи много лет безупречным по службе, я заявляю вам, ваше превосходительство, что и вы как бы далеко вы отсюда ни находились в то время, но должны были предвидеть. Также и правление Компании, и ее управляющий господин Этолин.