Великий Черчилль - Борис Тененбаум

Первоначальный план предполагал, что высадка будет сделана в разных местах: англичане целились на юго-восток острова, а американцы – на северный берег, возле Палермо.

Монтгомери этот план оспорил, совершенно справедливо указав на то, что северный берег слишком далек от аэродромов в Тунисе, что осложнит поддержку десантов с воздуха.

Вместо этого он предложил концентрированный десант на юго-востоке, с тем, что его 8-я армия, состоящая из закаленных ветеранов Эль-Аламейна, двинется по прибрежной дороге, идущей по периметру острова, к Мессине, а «зеленые американские войска прикроют его фланг и тыл».

Сказать, что эта идея не понравилась его американскому коллеге, генералу Паттону – ну, это очень смягчающий эвфемизм. Генерал только что не изрыгал огонь и не метал молнии в адрес «проклятых надутых британских снобов».

Когда Эйзенхауэр сделал ему по этому поводу внушение, Паттон признал, что хватил лишку, но в письме к жене ядовито отметил, что «Эйзенхауэр во время визита к нему был в замшевыхтуфлях», что, по мнению Паттона, означало, что он вконец развратился и обританился.

Кстати о письмах. Накануне совещания по планированию вторжения в Сицилию Паттон получил письмо из США, от родственника, в котором говорилось, что «кузен Джордж» провел кампанию в Мaрокко, Алжире и Тунисе ничуть не хуже Сципиона Африканского.

Заканчивалось письмо сравнением Джорджа Паттона с Гаем Юлием Цезарем – с чем Паттон, в общем, согласился.

Во всяком случае, ответил он кузену очень дружелюбно.

Такого рода переписка была бы немыслимой для английских генералов, склонных скорее к самоиронии. Единственным исключением мог быть Монтгомери – но над ним зато и посмеивались. Даже Черчилль.

Бернард Шоу говорил в свое время, что «американцы и англичане – это два великих народа, РАЗДЕЛЕННЫХ общим языком».

Фраза эта известна в разных вариантах, но, по-видимому, великий насмешник был прав – и не только в отношении генералов. Люди, по положению поставленные куда выше них, случалось, тоже друг друга не понимали.

Например, Черчилль и Рузвельт.

V

То, что для окружающего мира называлось единым словом «англосаксы», было конструкцией, весьма далекой от монолита.

На личном уровне у премьер-министра Англии Уинстона Черчилля и у президента Соединенных Штатов Америки Фрэнклина Делано Рузвельта было много общего.

Черчилль был не только внуком 7-го герцога Мальборо. Его мать была американкой, у него было много американских друзей, он, по-видимому, искренне считал англосаксонский мир чем-то целым – по крайней мере, к лорду Бивербруку, ставшему лордом в Англии, но сколотившему огромное состояние в Канаде, относился не только как к личному другу, но и поручал ему дела самые ответственные.

Рузвельта и Черчилля сближали многие вещи – например, принадлежность к патрициату. Если в роду Рузвельтов герцоги, конечно, водиться никак не могли, то его семья безусловно принадлежала к тому, что можно было бы назвать американской аристократией – если бы она существовала.

Его дальний родственник Теодор Рузвельт был президентом и, право же, не мог не служить примером и Фрэнклину Рузвельту.

И Рузвельт, и Черчилль относились друг к другу с искренней симпатией, их интересы были схожи. Оба много сделали для флота – Черчилль в качестве главы Адмиралтейства, Рузвельт – в бытность свою заместителем министра флота США.

Оба ценили литературу.

Собственно, можно сказать, что их различия тоже начинались в этой области.

Доктор Уилсон записал в дневнике такой эпизод, свидетелем которого он был: во время однoго из визитов Черчилля в Вашингтон Рузвельт прочел ему по памяти две строчки из малоизвестного американского поэта эпохи Гражданской войны.

Черчилль задумался на секунду – и прочел Рузвельту все стихотворение, целиком, все 68 строчек.

Доктор Уилсон был потрясен.

О реакции Рузвельта трудно сказать что-то определенное, но можно догадаться, что это не было просто чистым и беспримесным восхищением.

Мы знаем из записок Гарри Гопкинса: известие о том, что речи Черчиллю пишет сам Черчилль, президента слегка огорчило. Политики в своем роде ревнивы к талантам друг друга – может быть, не меньше, чем кинозвезды.

Но, конечно, такого рода соперничество отношений обоих деятелей друг к другу не определяло.

Основой были интересы их государств.

В 1940 г. главный, решающий интерес Англии был прост. Надо было оставаться в живых.

Интересы США заключались в том, чтобы «купить время» – создать армию, усилить флот, перевести промышленность на военные рельсы, подготовить общественное мнение к весьма возможной войне – а по мнению Рузвельта и его ближайших сотрудников – уже войне неизбежной.

Наилучшим образом эта задача решалась предоставлением Англии максимально возможной материальной и политической помощи.

Главные политические проблемы для Рузвельта были внутри США.

Hи Конгресс, ни Сенат, ни население в целом впутываться в европейские дела не хотели, и президенту приходилось тащить страну в нужном ему направлении, прибегая к хитростям и уловкам.

Англия в 1940–1941 гг. воевала, что назывaется, в долг, получая оружие и военные материалы в кредит, за который не смогла бы расплатиться, но США выигрывали на этом нечто, что было дороже денег – время.

Примерно с зимы 1941–1942 гг. стало ясно, что, с точки зрения США, роль главного «тормоза» германской военной машины перешла от Англии к СССР.

Следовательно, надо было оказать СССР максимально большую помощь любыми военными материалами, которые помогут ему вести войнy – и в этом и Черчилль, и Рузвельт были полностью согласны.

Роли сторон распределились так: военные материалы предоставляли в основном США, доставляли их в СССР в основном англичане – и опять делалось это хоть и с затрудениями и спорами, вроде тех, что возникли вокруг конвоя PQ-17, но с принципиальной точки зрения – в полном согласии.

Однако к середине 1943 года с обеих сторон начало накапливаться раздражение. Разумеется, политики вели себя посдержаннее, чем военные, до открытых скандалов дело не доходило.

США и Англия расходились, например, по вопросам колоний.

Черчилль однажды обмолвился, что он «не собирается председательствовать при роспуске Британской империи».

Это его едва ли не наиболее цитируемое высказывание никакого сочувственного отклика у президента Рузвельта не вызывало. Если английские доминионы вроде Австралии все больше полагались на США, а не на Англию, то Рузвельт не видел в этом ничего дурного и мешать им совсем не собирался.