Сажайте, и вырастет - Андрей Рубанов

Вопреки опасениям, жизнь камеры без авторитетного Славы не остановилась. Правда, сам я теперь почти не принимал в ней участия. В дни, свободные от изнурительных путешествий, я беспробудно спал.

Вместо меня на Дорогу встал Федот.

Министр – глава преступной группы – на процессе держался бодро. Он не скрывал уверенности в том, что его оправдают. В решающий момент защита высокого чиновника представила на рассмотрение суда множество новых документов и потребовала вызова в суд целой группы новых свидетелей. Старые волки адвокатуры настаивали, что похищенные деньги если и были переведены на заграничные банковские счета, то впоследстви вернулись государству в виде тех или иных товаров: медикаментов, одежды, продуктов питания и т. д., каковые медикаменты и продукты исчезли со складов и из хранилищ уже никак не по вине министра. Вот накладные с печатями и подписями – благоволите, Ваша Честь...

Это был хороший ход. Полусонный судья забеспокоился. И намекнул, что отправит ДЕЛО в связи с вновь открывшимися обстоятельствами на доследование.

Подсудимые приуныли. Им грозила катастрофа. Доследование! Еще несколько месяцев допросов и экспертиз, новая «двести первая» – и второй процесс, все с самого начала, с другим составом суда! Опять камеры, автозеки, «сборки» и «конвоирки»! Еще год, а то и полтора, мытарств!

Министр сделался задумчив. В итоге новые бумаги так и не были приобщены к ДЕЛУ – и в марте процесс покатился к своему финалу.

Нанятый моей женой адвокат Александр Каплан действовал точно и радикально. Своей мишенью он избрал не двадцативосьмилетнего судью, а государственного обвинителя. На слушаниях адвокат откровенно зевал. Зато, когда очередное заседание заканчивалось и участники процесса гурьбой бежали курить, мой защитник активно действовал. Он брал прокурора под локоть, отводил в сторонку, просил у него сигарету и начинал убеждать.

Ничто так не сближает взрослых мужчин, как совместное употребление ядов. В начале весны прокурор, отведенный в сторонку в очередной раз, признался адвокату: да, парнишка ни при чем, это ясно как день, тут не о чем говорить.

Безусловно, прокурор тоже проявил хитрость. Перекуривать с адвокатами министра или с адвокатами аптекаря он посчитал рискованным делом. Он перекуривал исключительно с защитником самого безобидного из членов подсудимой банды.

То, что я – самый безобидный и мне дадут меньше всех, выяснилось как-то само собой. Судья проявил ко мне минимум интереса. Двое народных заседателей, поворачиваясь ко мне, участливо смеживали веки. Министр бодро подмигивал. Чем ближе был финал, тем чаще билось сердце. А вдруг отпустят?

Тогда же я переправил на волю, своей жене, письмо. Попытался психологически подготовить ее к новым испытаниям. Ожидай пять лет, написал я. Отсижено почти три – осталось немного. Я получу срок и поеду в лагерь. Там – легче, там воздух, деревья. Я оживу, окрепну. И вернусь. Обязательно вернусь. Откуда угодно – из тюрьмы, из лагеря, из зоны, из пасти дьявола, – но я вернусь к тебе, моя любимая.

Наверное, в этой записке больше нуждался сам я, чем супруга. Уж она-то, без сомнения, давно себя подготовила к худшему. Такова защитная реакция человеческой психики.

В апреле выступил прокурор. Для министра он потребовал шесть лет, для фармацевта – пять. Меня – предложил освободить. По мнению обвинителя, к хищению бюджетных денег я не имел никакого отношения. Такой поворот событий означал, что меня, да, осудят – но только за неуплату налогов. Ведь я все-таки создавал фирмы-однодневки и осуществлял незаконные сделки. Мои правонарушения – остались за мной.

И справедливое наказание воспоследовало.

В самых последних числах апреля, стоя, стискивая пальцами железные прутья, я получил свой срок. Три года лишения свободы. Тут же судья применил какую-то мелкую амнистию и освободил меня из-под стражи прямо в зале суда.

Всего я просидел два года, восемь месяцев и тринадцать дней. Из них двести сорок суток – в следственной тюрьме «Лефортово» и еще два года – в изоляторе «Матросская Тишина». Они отпустили меня 28 апреля 1999 года.

ГЛАВА 39

Решетка – мощная, тяжелая, с часто расположенными толстыми прутьями; между ними – обвязка из стальной полосы. Крепкая, немного аляповатая конструкция. Не такая массивная, как в Лефортовском замке, и не такая грубая, как в тюрьме «Матросская Тишина» – и все же самая настоящая решетка. Устройство, мешающее забраться. Или выбраться. Что, в целом, одно и то же.

Сначала я должен ее изготовить. Снять размеры с оконного проема. Затем защитить глаза специальной прозрачной маской и нарезать металл. Расположить все детали на сварочном столе. Тщательно промерить рулеткой. Сменить маску на вторую – с темным стеклом.

Накрепко приварить. Отбить молотком окалину со свежих швов. Торчащие кое-где заусенцы – согнать электрической ножовкой. Наконец, подозвать своих подсобников – Ахмеда, Саида, Керима – поставить с их помощью изделие вертикально, прислонить к стене здания и покрасить.

Пока краска сохнет, я, не теряя времени, хватаю приставную алюминиевую лестницу и перфоратор «Маки-та», обматываю плечо несколькими витками силового кабеля и карабкаюсь на окно.

Заказ – двадцать четыре решетки на двадцать четыре окна первого этажа какого-то второстепенного корпуса второстепенной фабрики, производящей замысловатые детали, нужные в столь узком промышленном секторе, что я готов дать голову на отсечение: иной раз сами промышленники сомневаются в существовании этого сектора промышленности.

Так или иначе, вот вам новое здание из красного кирпича. Фабрика заработала. Возможно, не по профилю. Однако люди теперь не бродят вяло, праздными хмельными группами, по ее территории, а пробегают деловито, орут друг на друга (хороший признак) и прочими способами выражают свою активность.

Я, естественно, работаю не на самой фабрике. Все гораздо серьезнее. Я – представитель частной строительной компании, взявшей подряд на металлоработы. Фабрика меня не касается. Мое дело – решетки. Я приставляю лестницу, карабкаюсь, устраиваюсь удобно (без упора не работай!) – и пробиваю перфоратором четыре дыры в боковых стенах оконного проема. Туда мы забьем кувалдой монтажные крюки и впоследствии закрепим всю конструкцию.

Сверло заходит глубоко в толщу кирпичной кладки, сантиметров на сорок. Так надо. Иначе темной ночью, в тихий предрассветный час, злоумышленники подгонят грузовик, забросят трос с крюком и вырвут мою решетку «с мясом». Либо выберут менее шумный вариант: отожмут ее от стены домкратами. Проникнут в помещение и совершат кражу ценностей.

Специфику взлома я хорошо знаю. В общей камере «Матросской Тишины» под бодрящий чифир, за вкусной сигареткой всякий арестант готов поделиться своим оригинальным воровским опытом.

Работа простая и тяжелая. Оплачивается средне. Тридцатиградусная жара усугубляет остроту ощущений. Орудуя сварочным держаком, я напяливаю на себя толстую брезентовую куртку, защищающую от брызг металла, и тут же сбрасываю этот панцирь, оставаясь голым по пояс, если надо лезть на окно. Пот течет с меня ручьем, на мокром теле оседает кирпичная пыль.

Глаза болят. Работая с электросваркой, невозможно не поймать за смену одного или двух «зайчиков». Приходится капать в глаза альбуцид.

Трое подсобников – Саид, Ахмед и Керим – хватают готовую решетку и поднимают вдоль двух лестниц вверх. Подсобников трое не потому, что я крутой специалист, – просто решетку поднять можно только силой четверых. Никак не меньше.

Если бы Саид, Ахмед или Керим умели сваривать металл, работа пошла бы гораздо быстрее. Но они – неквалифицированные трудящиеся, к тому же – гастарбайтеры. Босс платит им копейки. Мне же положены, как сварщику и бригадиру, солидные деньги. Ежемесячно я имею от босса четыреста пятьдесят долларов наличными.

Рабочий день в нашей фирме ненормированный, но в пять часов вечера я прекращаю все свои манипуляции, закрываю аппарат на ключ и еду домой. Конечно, можно работать весь световой день, хоть до десяти часов, и сделать две нормы. Но тогда назавтра руки будут трястись мелкой дрожью, и я не выполню даже половины того, что намечено. Трудовой героизм, отрыжка Совдепии, сейчас никому не нужен. К тому же босс не выдает мне ежедневной дозы молока, положенной по закону за вредность. Это меня злит.

Более того, если я получу травму – например, кусок расплавленного металла изуродует мой глаз,– никто не станет оплачивать больничный лист. Отчисления в пенсионный фонд также не производятся. Я получаю свое жалованье «черным налом» – тем самым, про который так много знаю.

Если бы каждый электросварщик в моей стране оформлялся на работу официально, с уплатой налогов и взносов в государственные фонды, то вся бурно развивающаяся строительная отрасль немедленно развалилась бы. Обанкротилась подчистую. Она, отрасль, стояла и стоять будет на «черном нале», бесправных гастарбайтерах и таких неудачниках, как я.