Три женщины одного мужчины - Татьяна Булатова

– Конечно, моя, – залепетала Марта. – Куда иголочка, туда ниточка.

– Давай лучше я тебя отвезу, – предложил Вильский и с опаской подумал, что, если она сейчас согласится, ему придется заводить машину, ехать на другой берег, а потом возвращаться в ночь. Но Марта уезжать не хотела и, отбросив прочь мысли о неудобствах, повела своего Женюлькина за руку к подъезду, не переставая нести какую-то несусветную чушь типа «рай в шалаше», «во дворце и урод – царь», «хлебать, так вместе, спать, так рядом».

– Вместе идут, – тут же сообщила Вере Кира Павловна и второпях повесила трубку. – Ой! – простонала она, как только влюбленные вошли в квартиру. – Господи! – Она схватилась за сердце. – Что же это?

Вильский с Мартой переглянулись.

– Целый день одна, – не поднимая головы, принялась выговаривать Кира Павловна, при этом опираясь на этажерку, где стоял телефон. – Хотела «Скорую» вызвать, – жалобно обратилась она к Марте. – И не смогла. Веришь, Марья, рука не поднимается.

– Я сейчас вызову, – схватила наживку Марта и бросилась к старухе в то время, как Евгений Николаевич внимательно вглядывался в лицо матери. «Притворяется, – безошибочно определил он. – Иначе бы Марьей не назвала. Просто бы заголосила».

– Не на-а-ада, – словно услышала его Кира Павловна и, видя, что сын не предпринимает никаких шагов, решила поторопить нерасторопного дитятю. – Что стоишь?! Положи меня!

Вильский сориентировался моментально: мать стоит, опершись на этажерку, отклячив при этом зад, значит, или звонила, или болтала по телефону, «тачанки» рядом не было, дошла сама. «Точно притворяется!» – пришел к выводу Евгений Николаевич и предложил Кире Павловне сразу собрать вещи.

– Зачем? – в голосе великой артистки появилась подлинная озабоченность.

– В больницу поедешь, – строго объявил Вильский и скомандовал: – Марта, звони, вызывай, а то будем в кровать укладывать, не дай бог, тромб оторвется. Сейчас на кресло ее посадим, на нем и вынесем. Ты только скажи, – обратился он к матери, – где у тебя чего, чтоб Машка сложила.

Теперь крючок застрял в губе Киры Павловны.

– Не поеду никуда, – заартачилась она и с укоризной посмотрела на сына. – Ждешь не дождешься меня сплавить.

– Да ты что, моя! – вступилась за Евгения Николаевича Марта со свойственной ей простоватостью. – Другой бы уж сдал тебя в богадельню, а этот, – она кивнула головой в сторону Вильского, – даже ко мне не переезжает, тебя стережет.

– Это не он меня стережет. – Кира Павловна за словом в карман не лезла. – Это я его добро стерегу. Видала, сколько барахла дорогого у него? – довольно бойко махнула она рукой, показывая на комнату Евгения Николаевича. – Если б не я, неизвестно, чего б тут было.

– Здесь бы был ремонт, – не сдержалась Марта и боязливо оглянулась на Вильского.

– Мне ваш ремонт не нужен! – заявила Кира Павловна.

– А чего ж, моя, так, что ли, хорошо?! – Марта Петровна показала на выкрашенные голубой масляной краской стены коридора.

– А чем плохо? – удивилась мать Вильского.

– Хватит! – прикрикнул на обеих Евгений Николаевич, всерьез опасавшийся, что дело закончится склокой.

– На чужой роток не накинешь платок! – тут же нашлась, что ответить, Кира Павловна и, забыв, что пять минут назад пыталась сымитировать сердечный приступ, зацепилась за косяк и сделала пару шагов в сторону своей комнаты.

– А ты говоришь, переезжай, – скривился Евгений Николаевич и распахнул дверь в зал, чем до смерти напугал забредшую туда кошку. – Пошел вон, кошак! – гаркнул Вильский и подтолкнул Марту. – Давай, Машка, заходи. Будь как дома.

– Правильно, – выкрикнула из своей комнаты Кира Павловна. – Бей, ломай.

В ответ Вильский демонстративно закрыл дверь.

– Я же тебе говорил, – с извиняющейся интонацией обратился он к Марте. – Давай отвезу.

– Ладно, моя, – заметно погрустнела Марта. – Я и сама уеду. На такси. Побуду немного и соберусь.

Известие, что сегодня она не останется, бальзамом пролилось на душу Евгения Николаевича. Сегодня, как никогда остро, ему хотелось ночевать одному, по-царски раскинувшись на своем кожаном холостяцком диване. Вильский с благодарностью обнял Марту и предложил выпить виски в честь приобретения совместной недвижимости, а заодно и примирения.

– Не хочу, – неожиданно отказалась она, видимо, ощущая себя несправедливо обиженной: бежала – и на тебе, пожалуйста, снова на старт.

– Машка, – Евгений Николаевич развернул ее к себе, – ты на меня обиделась, что ли?

– Нет. – Марта капризно поджала губы, всем своим видом демонстрируя обратное.

– Не обижайся ты на меня, Машка. У меня сегодня день какой-то неудачный. Правда, все из рук валится. Куда ни сунусь, везде ерунда какая-то получается…

Вильский чувствовал, что называть день, прошедший под знаком приобретения дачи, неудачным было нельзя, но следить за выбором слов у него не было сил. И он говорил что хотел, нисколько не заботясь о том, что будет понят неверно. И чем искреннее в своих порывах был Евгений Николаевич, тем тише становилась обычно бойкая Марта, присвоившая себе право «вертеть любовником так, как считала нужным».

– Может, уедем куда-нибудь? – робко предложила присмиревшая Марта Петровна и, сбросив с ног туфли, улеглась на диван, предварительно отодвинув в сторону постельное белье, не убранное с утра.

– Куда-а-а?! – Евгений Николаевич присел рядом. – Ты же видишь, Машка. С ней что ни день, то праздник.

– У тебя две дочери, моя. Могли бы за бабкой присмотр организовать.

– А ты думаешь, он не организован? – вступился за дочерей Вильский. – В субботу к ней Нютька, в воскресенье – Вера. А ведь у них тоже свои дела, семьи.

– А ты-то чем хуже? – усмехнулась Марта и поправила волосы надо лбом. – У тебя что? Своих дел нет? Или я тебе не семья?

– Ты мне, Машка, не семья. Ты мне, – Евгений Николаевич бережно провел рукой по ее бедру, – среда обитания. Знаешь такую программу?

– Это где всякие ужасы показывают? – надулась Марта.

– Ужасы – это здесь. – Вильский кивнул головой на дверь, они переглянулись. – А настоящая среда обитания – это когда легко дышится, крепко спится и сердце бьется без перебоев.

– Бедный ты мой, Женюлькин-Рыжулькин, – потянула его за руку Марта, и Евгений Николаевич лег рядом, положив руки под голову.

– Помнишь, я тебе рассказывал про цыганку? Монету еще показывал… Может, уже не действует мой талисман, Машка? Поизносился? И вообще, я неправильно эти жизни считал? И сейчас у меня не конец, а середина, а впереди – она? – Он снова показал головой на дверь.