Как мы пережили войну. Народные истории - Коллектив авторов

Помимо занятий мы обеспечивали школу дровами – старшие рубили высокие сучья, младшие их подбирали.

В мае, в 7-м классе, мы ходили на сушку, укладку торфа для завода, который поставлял оружие на фронт. Под большой сильной струей воды промывали торф, размытая масса торфа превращалась в полужидкую массу, которая под большим давлением выливалась на специально подготовленные участки. Когда излишки воды из этой массы испарялись или уходили в землю, тогда пускали фрезерные машины – они разрезали ее на прямоугольники, подобные кирпичам. Потом мы должны были из них укладывать змейки. Кирпичи были очень тяжелые, торф сырой, работа неквалифицированная. Кирпичи клали друг на друга, чтобы проветривались. Это называлось змейка. Когда проветривались, то из змеек клали клетки, потом укладывали в штабеля – это уже делали старшеклассники. Штабеля клали так, чтобы торфушки (специальные работницы, завербованные из других областей Предуралья) могли их погрузить в состав и отправить на Верхний Иссецкий завод (ВИС), который работал на оборону.

Мама Валерии

Смертность среди торфушек была высокой из-за тяжелого неквалифицированного труда.

Норму мы должны были выполнять. И выполняли. «Все для фронта, все для победы!» – для нас были не пустые слова. Не платили ни копейки, перчаток никаких, естественно, не давали (руки я себе на этой работе изуродовала), на обед давали по одной чайной ложке сахарного песка, кипяток и по маленькой булочке (зато без карточки).

Учителей не хватало. Конституцию, химию, русский и литературу вел у нас бывший счетовод, инвалид Валентин Иванович, которого не взяли на войну. Математику вел Степан Гаврилович, тоже инвалид, на протезах, он очень хорошо к нам, детям, относился и у нас пользовался огромным уважением.

Преподавали нам и военное дело – учили ползать по-пластунски, на уроках сангигиены учили перевязывать раны.

Книг было мало, один одноклассник, Сенька Большаков, давал мне почитать свои книги.

Валерия (наверху) с подругами

Но несмотря на военное время, школу убирали уборщицы, были чернила-непроливайки и писали мы 86-м пером. Тетрадей не было, вместо них использовали всякую бумагу, конторские книги. Но за все время пребывания в этой школе я не помню ни одного случая воровства.

Голод утоляли сосновой жвачкой – смолу подогревали, начинали жевать, сначала она крошилась, потом превращалась в вязкую массу С тех пор терпеть не могу никакую жвачку.

Эта школа была семилетка, в 8-й класс я перешла в другую школу, на 1-й участок, куда надо было идти километров шесть. Зимой нас возили по торфяной узкоколейке в вагонах для груза. Вагоны были холодные. Но даже в это суровое время специально для нас организовывали доставку в школу.

Иногда на школу нам выдавали несколько пар хлопчатобумажных чулок (они были дефицитом, да что говорить – все было дефицитом). Вначале учителя спрашивали: у кого очень плохие чулки. Мне было стыдно говорить, что у меня самые плохие (все заштопанные), и я молчала. Наверное, по той же причине молчали и другие.

Не помню скандала по поводу распределения чулок.

Директором торфопредприятия был Башкиров, жил он на первом этаже в одном из домов. И однажды у него в доме все застучало – открывались, закрывались и хлопали то крышка подпола, то дверь… Говорили, что это происходит из-за того, что он заставил торфушек выйти на работу в день Пасхи, а они не хотели идти. Говорили, что чертей к нему подселили. Приезжали всякие комиссии, пытались выяснить – в чем дело.

В конце концов Башкиров переехал в другой такой же дом и у него снова все застучало. Башкиров даже попросил своего ямщика привезти одного колдуна. Но колдун сказал, что тот, кто напустил порчу, гораздо сильнее, и помочь не сможет.

Чем закончилась эта история – не знаю. Мы уехали в 44 году. 1 декабря были в Ленинграде. Квартиру без нас продали. Отчим – он очень хорошо ко мне относился – пропал без вести на фронте. Вызвали нас знакомые – на станцию Саперную. По дороге брат подцепил корь, и мама пошла в больницу. Ей дали справку, что ребенок в больнице, посоветовали – идите устраиваться на работу. А мама – учительница начальных классов, и ее чернорабочей никуда не брали (из-за образования), наконец взяли в отдел труда и зарплаты на завод Ленина. Жили мы то у одной знакомой, то у другой, год я не училась. Одна мамина знакомая нас пустила жить при условии, что я буду следить за ее дочкой и заниматься хозяйством.

Весь апрель 1945 года настроение было приподнятое – ждали окончания войны.

В ночь с 8 на 9-е мая кто-то стал барабанить в нашу дверь с криками «Война кончилась!». Люди бросались на шею друг другу, обнимались, в тот момент нам казалось, что все наши беды остались далеко позади.

В 1948 году в Ленинграде я окончила 313-ю школу. В 1953 году я с отличием закончила Ленинградский государственный университет и начала работать в школе. Я преподавала русский язык и литературу более 50 лет, до 2007 года, получила звание заслуженного учителя русского языка и литературы, я – ветеран труда, отличница народного просвещения.

Смирнова Валерия Герасимовна, 10 мая 1929 г. р.

Война перечеркнула детство

Воспоминания моей мамы Онегиной (Искусовой) Раисы Иосифовны, уроженки города Архангельска

Мне, архангельской девочке Рае Искусовой, шел восьмой год, когда 22 июня 1941 года началась война. В этом году я пошла в первый класс, и наверно, провела бы счастливые школьные годы, как все дети этого возраста, если бы не война, которая перечеркнула детство, заставив повзрослеть детей военных лет раньше срока.

1941–1942 военные годы вспоминаются как самые страшные. В памяти о той поре остались только мучительный голод и бомбежки. Я жила в то время с мамой и младшей сестренкой в пригороде Архангельска, в поселке лесозавода «Красный Октябрь». Отец ушел на фронт в первые дни войны. Мама работала на заводе, и ей полагался скудный паек. Из школы я бежала в столовую, где по карточкам выдавали дневную норму: 200 грамм черного хлеба на ребенка и 400 грамм – на взрослого, порцию «пустого» рыбного супа на двоих и морскую капусту, вкус которой я помню до сих пор.

В 1941 году начались налеты немецкой авиации. Бомбили часто и методично, особенно центр города, заводы, склады древесины. Город сильно горел. Родственники, жившие тогда в Холмогорском районе в селе Матигоры, рассказывали, как сельчане наблюдали пожары, бушевавшие за десятки километров – в городе.

Помню, как объявляли по радио воздушную тревогу, и все бежали к реке, где были вырыты огромные песчаные ямы, видимо служившие когда-то котлованами, – до бомбоубежища было далеко. В ямы набивалось много народу, все ожидали конца налета в тревоге и страхе, переживали за своих близких, не оказавшихся рядом, страдали от холода. Оттуда хорошо были видны немецкие самолеты, слышны разрывы снарядов и бесконечный треск зенитных орудий.