Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений - Эдмунд Фелпс

Мораль этой истории — утраты чувства защищенности и роста эффективности — состоит в том, что Америке стоило бы вернуться к послевоенному корпоративизму. Некоторые из тех, кто в целом согласен с этой версией, расходятся во мнениях относительно ее морали, указывая на то, что множество защитных мер, возникших в «золотой век», могли существовать только до тех пор, пока для этого имелись соответствующие условия.

Левые снова и снова говорят о том, что <...> модель середины века могла бы сохраниться, что «стервятников» частного акционерного капитала можно было бы держать на привязи, а система, которая работала в США, когда Европа лежала в руинах, а полмира следовало учению марксизма-ленинизма, могла бы сработать и в эпоху глобализации166.

Однако большинство экономистов склоняются к тому, что даже если бы корпоративистски-коммунитарная модель была поддержана, она бы не помешала стагнации заработных плат, вызванной внешними и внутренними силами, такими как глобальная конкуренция, внутренняя демография, нарастающие социальные изменения в сфере занятости, не говоря уже о замедлении инноваций.

В подобном популистском подходе есть существенные изъяны. Во-первых, послевоенная эпоха не была золотым веком. Темпы роста были тогда значительно ниже, чем в межвоенные годы, а уровень безработицы и доля работающего населения были не такими уж выдающимися по сравнению с 1920-ми годами и более ранним временем. Аномия в трудовых отношениях 1950-х годов стала темой работы Дэвида Рисмена «Одинокая толпа». Во-вторых, хотя глобализация сопровождалась сопутствующим ущербом, любой стандартный анализ показал бы наличие важных выгод, а не только издержек: расширение границ рынка, постепенно распространившегося на весь мир, которое очень хорошо ощущалось в 1980-х и 1990-х годах, могло лишь стимулировать американские инновации; низкие процентные ставки, под которые Китай выдавал кредиты, также могли бы стать стимулом для инноваций — и стали бы, если бы американская экономическая политика не создала стимулов для инвестиций в жилую недвижимость со стороны спекулянтов и субстандартных заемщиков. Наконец, хотя стремление увеличить прибыль за счет повышения эффективности обернулось потерей некоторых рабочих мест и ослаблением влияния профсоюзов, сокращение одних рабочих мест позволило спасти другие, а новоприобретенная независимость от профсоюзов могла лишь способствовать созданию новых рабочих мест. Нет убедительных причин считать, что корпоративистский дух, царивший в послевоенной Америке, гарантировал динамизм или создавал рабочие места; также нет оснований считать, что неоконсервативный поворот к интересам бизнеса и к восстановлению контроля собственников привел к утрате динамизма или сокращению числа рабочих мест.

Согласно другой версии упадка, более длинный и несколько иной «золотой век» начался несколькими десятилетиями ранее и продлился вплоть до 1960-х годов. Свободное предпринимательство пользовалось широкой поддержкой со стороны как общества, так и государства. Государственное регулирование не было всепроникающим, и с ним можно было жить. Большинство ставок налогов в Америке были относительно низкими. Посещаемость колледжей была самой высокой в мире. В здравоохранении и образовании создавались новые частные колледжи и частные больницы, которые могли приносить прибыль. Инновационными были даже такие большие корпорации, как DuPont и IBM. Когда предрассудки ослабли, все больше представителей меньшинств стало появляться среди специалистов и бизнесменов. Рост был значительным, а безработица, если не брать 1930-х годов, низкой. Это была эпоха предпринимательства.

И эта история говорит нам о том, что «золотой век» закончился. Растущее регулирование сужало возможности инвестирования. Из-за ущербных государственных школ и семейной среды компаниям не хватало людей, которые способны пользоваться новыми технологиями. (Говорят, что трудно найти работников, которых можно было бы посадить на телефон, и для выполнения даже самых мелких поручений компаниям приходится нанимать выпускников колледжей.) Налоги на сбережения и инвестиции стали сравнительно жесткими. Даже небольшие фирмы обычно были вынуждены получать статус организаций с ограниченной ответственностью. После уплаты налога на прибыль организаций у компаний оставалось всего 65% дохода, а после уплаты 15-процентного налога на дивиденды и прирост капитала — всего 55%. Рост замедлился, а безработица усилилась.

Мораль, которую выводят из этой истории консерваторы, заключается в том, что Америке лучше всего вернуться к хрестоматийному капитализму: для восстановления занятости и роста экономике нужно иметь меньше правил (и они должны быть проще), а корпоративные ставки налогов должны быть значительно снижены. Некоторые публицисты, благосклонные к капитализму, задаются вопросом о том, подходит ли теперь для всего этого сама социальная структура Америки:

Большинство республиканских кандидатов рассуждают так, словно бы все, что нужно, — это ослабление регулирования и снижение налогов <...> Но [эти меры] сами по себе не помогут <...> 40% рожденным вне брака и [не располагающим] поддержкой со стороны сообщества приобрести навыки, необходимые для участия в конкурентной борьбе <...> Чтобы появилась квалифицированная рабочая сила, Обаме нужно было бы проводить другую экономическую политику167.

Экономист, однако, мог бы отметить, что, даже если бы социальные институты и «поддержка со стороны сообщества» обеспечивали получение необходимых навыков, вряд ли можно было бы преодолеть рыночные силы, тормозящие заработную плату, особенно силы, удушающие инновации.

Основной пробел этой морали заключается в том, что, хотя низкие налоги и сильная конкуренция могут быть необходимыми условиями низкой безработицы и высокой эффективности168, эти рецепты здравого экономического управления не являются достаточными условиями высокого динамизма, необходимого для низкой безработицы и высокой удовлетворенности трудом. И мы уже объяснили, почему это так: сокращение государственных расходов, налогов на доход в форме заработной платы, а также с фонда оплаты труда, повысило бы частные сбережения и в конечном счете частное богатство, так что зарплаты уже больше не казались бы высокими. В результате занятость не была бы выше, чем в отсутствие этих реформ.

Согласно третьей версии, отступление от этики предпринимательства и индивидуальной ответственности в послевоенные годы создало почву, на которой сложилась дисфункциональная культура малообеспеченных сообществ и семей, ставшая источником социальных проблем и угрозой для способности общества поддерживать свободное предпринимательство или обеспечивать самого себя. Мораль в этом случае не является ни левой, ни правой. В книге 1997 года «Достойный труд» (Rewarding Work) я отстаивал систему многоступенчатых субсидий корпорациям, которые тратились бы на привлечение работников с низкой заработной платой. Это сразу повысило бы вовлеченность в экономику за счет увеличения занятости и заработной платы. Сегодня многие защищают более высокие стандарты образования, воспитания, а также большую опору на местное сообщество, поскольку все это может значительно снизить количество необеспеченных людей в следующем поколении. Ясно, что субсидии, нацеленные на улучшение условий, предлагаемых малоимущим работникам, и инвестиции, за счет которых можно повысить их подготовку, не могли бы восстановить уровень их занятости и долю работающих до значений, предшествующих упадку, то есть наблюдавшихся в 1960-х годах. Причина в том, что возврат к былой материальной независимости, образованию, воспитанию и социальным нормам не сильно повышает общий динамизм экономики и не приводит к общему низкому уровню безработицы, а также быстрому росту производительности и заработной платы.