Билет на ладью Харона - Василий Звягинцев

— Почти свободно.

— Начинайте допрос…

Но пленник, которому от промедола здорово полегчало, посаженный спиной к камню, отчего и кровь в брюшной и плевральной полостях оттекла вниз, и легкие немного очистились, вдруг ответил на приличном русском языке:

— Арабский — не нужно. Мы с тобой, капитан, земляки. Я тебя в бинокль видел, на перевале. Хорошо воевали. Помнишь, я кричал — не стреляй, не наша война, дома разберемся?

Ляхов этого не помнил. Мало ли кто чего в том бою кричал.

— Ты — кто?

— Чеченец, конечно. Девять лет уже воюю. Вы нас из наших гор выбили, мы сюда пришли. Чечня все равно будет свободной.

Было мужику на вид лет тридцать пять. Значит, по его словам, та война длится почти всю его сознательную жизнь.

Но последние пятьдесят лет в чеченских горах и вообще на Кавказе серьезных боестолкновений не случалось. Что-то подобное было в конце сороковых годов, но не выходящее за рамки обычных туземных беспорядков, даже в учебники по тактике не вошло самостоятельным разделом.

— Парень, ты бредишь? Какая Чечня? Какие девять лет? Я тебе помогу, сейчас в машину погрузим, в госпиталь поедем.

— Не надо, командир. Не гони пургу. Какой госпиталь, откуда? Я еще в Советской армии служил, старшим сержантом дембельнулся. Потом с вами воевал, у Дудаева, у Масхадова. Немножко не получилось. Задурили нас, что Союз развалился, Россия тоже, генерал Дудаев свободу даст. Там воевал, сюда, на Израиль, воевать приехал… Теперь за деньги, честно скажу. Слушай, еще укол сделай или покурить дай…

Ляхов не понимал, о чем ведет речь умирающий боевик, а что он умирал, сомнений не было. Но потянуть его еще минут двадцать он мог.

— Курить не стоит. А легче сейчас станет. Так говори…

— Командир, не понимаю, да. Ты молодец, похож на моего ротного, тот тоже хороший мужик был, все равно ему, чеченец, русский, мордовец. Нормально жили, служили. Пять значков получил. Тебе скажу…

Домой приехал, пожил немного, жениться хотел, не успел. Потом плохо стало. Война, война… Надоело, мы убиваем, нас убивают. Приехали два месяца назад в Трабзон, из Иордании. По две штуки баксов получили, задание простое: сопроводить караван с оружием до Израиля, потом еще пять штук получить, и иди куда хочешь.

Дыхание у раненого ускорялось, становилось сбивчивым, вот-вот перейдет в чейн-стоксовское[38].

Но он еще говорил и старался сказать как можно больше, правда, не того, что интересовало Ляхова, а волновало лично его.

— Не повезло, на перевале на вас наткнулись. У меня хорошая память, капитан, я тебя в бинокль увидел и запомнил, когда ты в нас стрелял… Я в тебя тоже стрелял, не попал, правда. А ты в меня почти попал.

Ляхов не успевал понять и осмыслить торопливые, горячечные слова пленника. Как-то они стыковались, совпадали с тем, что удалось увидеть на погранзаставе другой реальности.

Было здорово интересно — получается, они пересекались с чеченцем именно там. Тот его видел, запомнил. А Ляхов его — нет. Но переспрашивать — времени не было. Пусть успеет сказать, что хочет. А уж там…

Господи, хоть бы час еще он пожил! Была бы «автоперевязка»[39] здесь и фельдшер Капустин…

Стоп, а это откуда? Какой Капустин?

— Таня, в сумке, адреналин, ампула, набери в шприц. Ноль один.

Раненый продолжал говорить, все время его тянуло подняться. Он отталкивался руками от земли, старался сесть повыше. Словно насекомое, влекомое инстинктом геотропизма[40].

Кашлял, выплевывая черные сгустки крови.

— Я, когда увидел, что на русских вышли, не захотел… Всех вперед гнали, я не пошел. Ну вас, подумал. Сами ловите. Я — уже! Старого муллу охранять стал. Спокойнее. Показалось, снова сам с собой воевать должен. В одной армии служили. Комсомольское вспомнил, Атаги… Наших тысяча погибла, я еле ушел.

Тут рвануло что-то. Ох, сильно рвануло! Полдня я в себя приходил. Нас двенадцать человек живых осталось. Куда остальные делись — не понял. Пошли — никого вокруг нет. Пустая земля. Долго по горам ходили. Нашли аул — тоже нет людей.

Страшно стало, брат. В ад попали, слушай. Поссорились. Я — чеченец, почти русский, те все — не знаю, арабы, курды. Их язык почти не понимал. Думал — ну вас всех. Домой пойду. Не так далеко. Деньги были, из Трабзона в Батуми доехать хватило бы. Один черкес еще с нами был, земляк, из Зеленчукской, вместе хотели — пропал…

— Таня, шприц! Адреналин!

Язык у раненого начал заплетаться, щеки серели прямо на глазах, руками он совершал странные для не посвященного в тонкости медицины движения, словно собирал с груди и живота невидимых остальным насекомых.

Ляхов понимал, что пациент «уходит». Капельницу бы поставить, с противошоковой, кровь перелить, не меньше литра — так не успеть распаковать ящики. Удержать его, пусть солидной дозой адреналина — последний шанс. Хоть минут еще на десять. Успеть понять, о чем речь.

А говорил он совершенно странные вещи.

— Парень, тебя звать как? Сейчас в госпиталь поедем. Вылечим. Ничего страшного.

— Не вылечишь. Умру сейчас. Зовут — Руслан. Фамилия — Гериев, двоюродный брат того Гериева. Должен знать. Из Урус-Мартана. Мы не знаю куда попали. Тут всего много, а потом появляются эти…

— Кто — эти?

— Не знаю. Такие, страшные. На людей похожи, не люди. Арабы говорили — джин, ифрит, иблис… «Черти» по-нашему. Я в них много раз стрелял. Три обоймы. Из «Эм-16» — им не нравится. Из пистолета — не берет. Они тоже стреляли…

Татьяна подала шприц. Вадим воткнул иглу в левое плечо Гериева выше локтя. Ну, должен, должен протянуть еще хоть полчаса. Так быстро не умирают.

Раненый захрипел. При каждом выдохе выдувались на губах кровавые пузыри.

Чеченец приподнялся на локтях.

— Командир, зря мы с вами воевали. Здесь — хуже. Если бы вместе…

— В нас-то стрелял зачем?

— Ошибся, понимаешь… Гранатомет возьми. «Муха», хорошо будет…

Попытался поднять руку к лицу и сразу уронил.

Неизвестно, какая часть его мозга сохраняла активность, но свои последние слова Руслан выговорил, вспомнив, наверное, что-то совсем уж из ранней молодости:

— «Автобус Грозный — Минводы, сейчас поедет… Билет девять рублей, в кассе нету. Шофер, как брата прошу, десять возьми, посади солдата, из отпуска опаздываю».

Потом несколько неразборчивых слов по-чеченски.

И умер.

Так не вовремя!

Но — почему? Не должен был так быстро, по всем признакам не должен.

Наверное, пуля дошла до ворот печени. Если бы в аорту — умер бы сразу, если в кишки — часа три протянул бы в сознании, а то и больше.