Огонь в океане - Ярослав Иосселиани

— Пока придем в базу, он будет бегать, товарищ командир... .

— Я-то скоро поправлюсь. А вот другие наши ребята...

Мы все опустили головы...

Свиридов оказался прав: когда мы входили в базу, Сырков почти совсем поправился.

Прощай, Черное море! 

Утром 9 марта 1944 года меня вызвал к себе командир дивизиона и на словах передал приказ о срочном откомандировании экипажа «Малютки».

— Завтра вы со своими людьми должны быть в Поти, во флотском экипаже базы.

— Так быстро? — спросил я, удивленный новостью.

— Война, Ярослав Константинович! — коротко, но многозначительно ответил комдив.

— Кому прикажете передавать корабль?

— Мне. Специалисты уже пошли на лодку для проверки.

— Куда же нас направляют, товарищ капитан второго ранта? — решился спросить я, видя, что комдив не собирается говорить об этом.

— Если бы я знал, то не забыл бы вам об этом сказать. Но дело в том, что начальство после моего такого же вопроса только упрекнуло меня в излишнем любопытстве.

Комдив развел руками и, улыбаясь, посмотрел мне в глаза.

— Думаю, что на нашем театре войны скоро для подводников — штыки в землю... А на других театрах еще придется повоевать. Почему бы, например, черноморцу не попробовать свои силы на Балтике или на Севере?.. Однако это мои догадки, — предупредил комдив.

Выйдя из каюты, я сразу попал в окружение командиров подводных лодок. Они каким-то путем уже были осведомлены об откомандировании нашего экипажа и теперь интересовались подробностями.

— Тебе повезло, я прямо завидую, — дружески хлопнул меня по плечу Астан Кесаев. На его продолговатом, женственно-красивом лице и на самом деле обозначалось что-то похожее на зависть. — Я не шучу! Вы наверняка поедете на Север... Там настоящая подводная война. В море ходят не баржи, а транспорты! А наш противник не имеет ничего порядочного. Одна труха, даже торпед жалко.

С начала войны подводники Северного флота ежемесячно пускали ко дну холодного моря Баренца вражеские транспорты и боевые корабли.

В северной Норвегии дорожная сеть развита слабо. Снабжение северной группировки немецко-фашистских войск шло почти исключительно морским путем. Наши подводные лодки прерывали коммуникации врага, не давали фашистам накапливать силы для наступательных действий на сухопутье, ослабляли их войска. Немецко-фашистское командование в конце концов оказалось не в состоянии подвозить людское пополнение, технику, боеприпасы и питание войскам своего левого фланга и прекратило всякие наступательные действия на этом важном участке фронта.

На Черном же море фашисты не располагали большим транспортным флотом. К 1944 году все более или менее крупные их транспорты уже были потоплены. Наши подводники вынуждены были воевать в основном против самоходных барж, буксиров, землечерпалок и других мелких судов.

Ранним утром следующего дня на верхней палубе плавбазы застыли фигуры матросов и офицеров кораблей, находившихся в тот день:в базе. Вдоль берега выстроились такие же неподвижные ряды — моряки береговых учреждений и баз провожали наш экипаж.

В подводной службе, особенно во время войны, есть много своеобразий. Они определяются главным образом тем, что все члены экипажа корабля делят одну судьбу. Случаи ранения на лодке очень редки, — разве что во время бомбежки ударится кто-либо о переборку или крышку люка.

За два с лишним года состав экипажа «Малютки» почти не изменился. Разумеется, это были уже не те матросы, которых я застал в первый день моего прибытия на лодку. Два года войны закалили подводников, люди возмужали, окрепли, экипаж сплотился настолько, что его члены понимали друг друга буквально с полуслова.

Церемониальным маршем, четко печатая шаг, экипаж лодки прошел вдоль строя сперва на плавбазе «Эльбрус», затем по берегу.

Мы уходили на маленьком быстроходном судне. У трапа строй нарушился, сгрудились провожающие.

— Разреши абращатца к тебе, начальник! — услышал я позади себя коверканные русские слова.

Это был высокий, сухопарый грузин, убеленный сединами Бесо.

— Чем могу служить? Здравствуйте! — ответил я по-грузински.

— Куда идете? Можно сказать мне? — его висячие и белые как лунь усы зашевелились.

— А вам... зачем это знать?

— Как зачем? Я должен знать, куда идет жених моей единственной дочери!

— Какой жених? Ничего не понимаю...

— Владимир... жених.

— Какой Владимир? Их у нас три.

— Трапезников Владимир.

— Ах, вот оно что!.. Вашу дочь зовут Тинико?

— Да-а, Тинико, — старик улыбнулся горделиво и любовно.

— Здравствуйте! — из-за спины собеседника вдруг вырос старый украинец Григорий Фомич Григоренко. Мы все знали его уже два года — после скандала, который учинил в его доме Поедайло.

— Пришли нас провожать?

— У него тоже жених дочери... уходит с вами, — пояснил Бесо.

— Да ну?! Кто же?

— Поедайло! — не без гордости ответил Григорий Фомич.

— Поздравляю. Он хороший матрос.

— А Владимир плахой, да? — воскликнул Бесо, не на шутку встревожившись, так как услышал похвалу по адресу только одного матроса.

— О присутствующих не говорят, — я показал на Трапезникова, который, переминаясь с ноги на ногу, стоял невдалеке.

— Тогда скажи мне и Грише Фомичу, куда вы идете? — Бесо упорно старался говорить по-русски.

— Не знаю.

— Тайна, наверна. Ну, тогда скажи, далика или не далика идешь?

Убедившись в бесплодности допроса, недовольные старики простились сперва со мной, затем обняли смущенных женихов.

— Ярослав Константинович! — из толпы вынырнул Метелев. — Ты что ж это? Не простившись, уходишь?

— Вот... прощаемся. — Я пожал руку дяди Ефима. — За нашим воспитанником Васей прошу, дядя Ефим... посмотрите за ним. Нам не разрешили взять его с собой... Он к вам привязан как к родному человеку и...

— Не беспокойся, он здесь дома. Смотри за своими людьми в оба: дорога, видать, у вас длинная. Будь требовательным. Молодежь есть молодежь. Иногда баловство может до беды... Сейчас война!

— Это верно он говорит, — из-за спины Ефима  Ефимовича выросла знакомая фигура Селиванова. — Но за «малюточников» можно не беспокоиться.

— Время вышло, Ярослав Константинович, — вслед за рабочими торопливо пожал нам руки Лев Петрович.

Судно отошло от берега. На базе заиграл оркестр. Все шире и шире становилась полоса воды, отделявшая нас от остальных кораблей.

Кто-то, кажется Терлецкий, затянул, и остальные немедленно подхватили песню:

Прощай, любимый город!