Цусима. Книга 2. Бой - Алексей Новиков-Прибой

— А по-моему — матросской формой он скрывает свое волчье нутро!

Эти слова огорошили поклонников Рихтера, которые набросились на Галкина с руганью. С тех пор он не ввязывался в такие разговоры.

На этот раз о командире было сказано только мимоходом. Всех занимал вопрос более серьезный — на миноносце нет топлива. И Галкин опять удивил всех, нарушив свое молчанье и неожиданно став теперь на сторону Рихтера:

— Командир прав. Напрасно «Светлана» отказала в выдаче угля. Людей хватило бы — погрузка угля заняла бы не более пятнадцати минут. За это время неприятель не успел бы подойти на выстрел.

Часа через полтора произошла встреча с противником. Два его крейсера «Отава» и «Нийтака» и контрминоносец «Муракумо» обрушили свой огонь по «Светлане», а позднее и по «Быстрому».

На стороне неприятеля было огромное преимущество в силе. «Быстрый» не мог оказать содействия «Светлане» и вынужден был отступить, но куда? Будь у него уголь в достаточном количестве, он пошел бы полным ходом своим курсом.

Неприятельские крейсеры не могли бы за ним гнаться — во-первых, они были заняты «Светланой», и, во-вторых, не имели такого большого хода, каким обладал «Быстрый». Его стал бы преследовать только один японский миноносец «Муракумо». Без сражения, конечно, дело не обошлось бы, но силы уравнялись бы, и неизвестно, на чьей стороне была бы победа. А теперь «Быстрому» без угля ничего не оставалось, как направиться к корейскому берегу, спасти команду от ненужного расстрела, и самому взорваться. В топки вместе с углем бросали деревянные изделия. В машине загорелись подшипники. Подшкипер Филиппов принес туда два пуда мыла, которым заменяли смазочное масло.

Подшипники перестали гореть, но этим не избавили миноносец от обреченности.

По распоряжению командира выбросили в море секретные книги, шифр, морские карты. За «Быстрым» гнались крейсер «Нийтака» и миноносец «Муракумо», а он, отстреливаясь, выпустил в них из обоих аппаратов мины, из которых ни одна не попала в цель. Корабль приготовили к взрыву. Для этого в кормовой бомбовый погреб принесли подрывной патрон и от него провели наверх бикфордов шнур. В последний момент с «Быстрого» полетели за борт пулеметы и замки от орудий.

За полтора-два кабельтовых от берега он наконец носом сел на мель.

— Спустить обе шлюпки! — скомандовал командир Рихтер. Шлюпки были парусиновые, маленькие. На них посадили четыре человека раненых, спасенных с броненосца «Ослябя», и кое-кого из кочегаров, особенно ослабевших от непомерной работы. Командир, собрав вокруг себя команду, объяснил ей:

— Остальным придется вплавь добираться до берега. Предварительно вооружитесь спасательными средствами. На берегу соберемся все вместе. А дальше посмотрим, что нужно делать, — либо пешком, либо на корейской джонке отправимся во Владивосток.

Матросы молча слушали своего командира. В последний раз они стояли на палубе родного и теперь беззащитного корабля. Противник приближался, и через несколько минут все будет кончено. Возможно, что в этот момент даже и остальные из команды прозрели душой. Они совершили длинное путешествие, наполненное лишениями и страданиями, бессонными ночами и тревогой, героизмом и надеждами, чтобы закончилось все это таким бессмысленным финалом!

— А кто останется здесь взорвать судно? Может быть, охотник найдется? стараясь быть спокойным, спросил командир, но в голосе его прозвучали тревожные нотки.

У одного из команды правая рука поднялась к фуражке.

— Разрешите, ваше благородие, мне это выполнить.

Командир с изумлением впился глазами в мрачноватое, простое и самое незаметное лицо. Перед ним вытянулся человек среднего роста, лет двадцати восьми. Для командира было полной неожиданностью, что именно Петр Галкин, а не кто-либо другой, вызвался охотником. Этот минный квартирмейстер за все время похода и в бою ничем особенным не отличался. Он принадлежал к категории тех людей, которые любое поручение, важное и пустяковое, выполняли с одинаковой добросовестностью. К ним не придерешься и ничего выдающегося от них не ждешь. Во всех отношениях Петр Галкин всегда казался человеком посредственным. Не сейчас командир понял, с кем он имеет дело.

Командира и команду поражало еще и то, что Галкин заканчивал срок военной службы и осенью ему предстояло уйти на родину в запас флота.

— Сможешь ли ты обеспечить это задание? — спросил командир, продолжая испытующе разглядывать Галкина.

— Так точно, ваше благородие. Мне сподручнее это сделать. Не зря я учился на минного квартирмейстера. Может быть, бикфордов шнур отсырел. Все равно корабль будет взорван.

Он сказал это с такой твердостью, что нельзя было не поверить ему.

— Плавать, конечно, умеешь?

— Не учили, ваше благородие.

— Неужели в детстве не купался?

— Никак нет, в нашей деревне никакой речки не было. Но я приспособлю матрац или спасательный круг.

— Молодец! К награде представлю, — сказал командир, сам не веря тому, что этот человек сможет уцелеть после такой операции.

— Покорнейше благодарю, ваше благородие. А только я остаюсь здесь не из-за награды. У меня на уме одно, чтобы наш корабль не достался врагу. Ну, а если останусь жив, то воля ваша…

Противник пристрелялся. Снаряды его стали ложиться ближе. Один из них попал в корму и произвел небольшие разрушения.

Командир пожелал минному квартирмейстеру успеха и скомандовал:

— Все за борт!

А когда на корабле, кроме минного квартирмейстера, никого не осталось, он и сам, захватив с собой спасательный пояс, прыгнул в море.

По плавающим людям противник открыл огонь. Стреляли шрапнелью не только миноносец, но и крейсер «Нийтака». Было порядочное волнение. Одна из парусиновых шлюпок опрокинулась. Людей с нее спасали более сильные матросы.

Командир Рихтер, держась на своем спасательном поясе, настолько ослаб, что еле выгребал. Матросы по очереди буксировали его к берегу.

Наконец, люди с радостью ощутили под ногами отмель. Падая и поднимаясь, они пешком старались скорее выбраться на берег, пенившийся от накатов прибоя. В воздухе рвались снаряды, тонко взвизгивала, разлетаясь, шрапнель.

Кругом поверхность моря, осыпаемая свинцовых градом, сверкала брызгами, как будто на ней, играя, заплескалась мелкая рыбешка, а впереди земля клубилась пылью, словно тысячи рук подбрасывали ее вверх.

Некоторые из моряков, что были сильнее и лучше умели плавать, уже достигли берега. Вдруг позади, так близко, как будто это случилось совсем рядом, заревел железный взрыв. Все с дрожью оглянулись назад. «Быстрый» сразу погрузился в море. Над поверхностью воды виднелись только его трубы и носовая часть, опиравшаяся на мель. Черное облако дыма, смешанного с паром, крутясь и расширяясь, поплыло над морем и, казалось, уносило с собою последний вздох корабля.

Глава 11

ДО ПОСЛЕДНЕГО СНАРЯДА

Остаток ночи на «Светлане» прошел без особых тревог. Они начались утром, когда за нею погнались крейсера «Отава» и «Нийтака» и контрминоносец «Муракумо». Они шли кильватерным строем, держась на прабои раковине.

Командир Шеин, со вчерашнего дня не сходивший с мостика, часто оглядывался на погоню и мрачнел. По его распоряжению довели число оборотов машин, до ста двадцати, но ход был не больше шестнадцати — семнадцати узлов.

Это все, что могла дать израненная «Светлана», зарываясь носом в море.

В восемь часов на мостик поднялся старший офицер Зуров. У него был такой вид, какой бывает у человека, решившего для себя все вопросы и ни в чем не сомневающегося. Весь собранный, с заломленной, как и всегда, фуражкой на затылок, он доложил командиру:

— Сергей Павлович, по вашему приказанию все офицеры собрались на военный совет.

Шеин тихо протянул:

— Вы останетесь здесь, Алексей Есандрыч, вместо меня, а я пойду.

В кают-компании, где собрались офицеры, было полусумрачно. Электричество не горело. Свет проникал в помещение лишь через раскрытую дверь и щели задраенных полупортиков. Офицеры, ожидая командира, стояли молча. Тишина придавала мрачную торжественность переживаемым всеми минутам. Каждый без слов понимал общее настроение: гибель их родного корабля неизбежна.

В просвете двери показалась высокая фигура командира. Он сгорбился, как будто нес на своих широких плечах огромную тяжесть. Некоторые офицеры не видели его со вчерашнего дня. Для них особенно было заметно, как за одну только бессонную и тревожную ночь осунулось его лицо и стало серым, точно осыпанное дорожной пылью. Не торопясь, он подошел к столу, положил на него раскрытый военно-морской устав, выпрямился и засмотрелся на присутствующих.

В его взгляде светилась и любовь к своим подчиненным, и надежда встретить в каждом из них героя, и жалость к молодежи, обреченной на гибель. Они в свою очередь вопросительно смотрели на него. Что он должен им сказать, чем поднять их дух перед боем с сильнейшим противником на подбитом и почти безоружном корабле? Он медлил, словно не решаясь открыть всю правду.