Перевал (СИ) - Виктор Климов

маски лицо медика не просматривалось, и из-за балахонистого костюма было непонятно, кто перед тобой: мужчина или женщина.

— Уже почти всё, — раздался звонки и приятный женский голос. — Вам не больно?

Я прислушался к своим ощущениям и понял, что мне реально не больно. Ну, могло быть больнее, как по мне. А у неё золотые руки, стоит признать.

— Как вас зовут? — решился спросить я.

Она отстегнула пробирку с кровью и посмотрела на неё и наклеила штрих-код, дополнительно сделав отметку в свободном поле.

— Анна, — непринуждённо ответила она, — можно Аня.

— Аня, — взмолился я, — когда уже всё это закончится. Вы просто не представляете, как я устал и хочу спать. Вы простите, что сорвался на вас, просто уже сил никаких нет.

— Да собственно всё, — легко ответила она, — сейчас вас отправят в общий бокс под наблюдение, там же вас накормят.

— Спасибо, Аня! — искренне, но несколько артистично ответил я. — Общение с вами — единственное светлое событие за последние несколько дней, учитывая все обстоятельства.

Она словно замерла, словно глядя на меня, но из-за маски выражения её лица я не видел. Ловким движением вытащила иглу из моей вены, протёрла ваткой, смоченной в спирте, и наложила на прокол пластырь.

— Вот теперь точно всё! — торжественно заверила она меня. — Можете проследовать за своими товарищами. Вас накормят и дадут отоспаться столько, сколько влезет.

Признаюсь, мне было приятно, что кровь брала у меня именно она, вообще было хорошо услышать женский голос, тем более, такой приятный на слух. Интересно, она симпатичная?

А потом, я вдруг подумал, что среди тех, кто поливал нас из шлангов, тоже могла быть она и, кажется, покраснел. Казалось бы, не первый раз голым перед девчонкой оказывался, а тут прямо как-то аж смутился. Надеюсь, она не заметила моей реакции.

— Забавное у вас родимо пятно, — услышал я вслед.

Твою же дивизию!

Я быстро ретировался в сторону следующей платки, которую с этой соединял переход в виде целлофановой кишки, натянутой на пластиковые кольца.

И был обед. Или, скорее, ужин. Хороший ужин, комплексный. Тут тебе и салаты на выбор, и первое в виде супа-пюре из спаржи, а кто хочет, тому гороховый или борщ со сметаной. На второе: пюре, отварной рис или греча — это на гарнир. На горячее: котлеты Пожарские, форель и тушёная курица.

Ну и десерт, куда же без него.

Я съел и того, и другого, и третьего. В общем, много. В конце концов, нас никто не ограничивал. К тому же я посчитал, что хороший аппетит — признак здоровья, так зачем скромничать.

Как доплёлся до кровати в другой палатке, уже и не помню и рухнул, как убитый. Подушка с размаху приняла моё лицо, и я тут же забылся настоящим мертвецким сном, а не тем его суррогатом, которым я мучился в Степи.

На этот раз обошлось без сновидений. Вообще без всяких. Абсолютный ноль!

А на следующее утро всё повторилось по новой: осмотр, забор анализов, опрос о самочувствии.

И допрос. Допрос без особого нажима, но тщательный и с указанием всех мелочей, какие ты только мог вспомнить. Допрос проводил человек в форме, но без знаков отличия, который сидел за стеклом, разделяющим две половины очередной палатки, соединённой с нашей пластиковой кишкой.

Несмотря на отсутствие погонов или предъявленного удостоверения, сомневаться в его профессионализме не приходилось. Вопросы были по делу, чёткие, взаимосвязанные. Иногда он пытался поймать меня на противоречиях, задавал неожиданные вопросы, прямо не относящиеся к делу.

Я отвечал так, как чувствовал и что знал, кроме одного. Рассказывать о том, что показали мне странники, я не собирался ни при каких условиях, и даже проверка на полиграфе, которой нас тоже подвергли, ничего не показала. Подозреваю, однако, что это из-за того, что прямой вопрос об этом мне так никто и не задал.

После обеда, Афанасия забрали, переместив в отдельный бокс, так как он почувствовал внезапное резкое недомогание и стал мучиться животом. Кстати, он, как и я, тоже в первый раз попробовали так называемую дыню. Я прислушался к своим ощущениям, но ничего подозрительного не почувствовал. Может, они выпили меньше алкоголя для нейтрализации? А может, подцепили ещё что, не обработав руки перед едой, или вдохнув что-нибудь. Тут остаётся только гадать.

До кучи стал чесаться Толик, покрывшись сыпью, и ближе к ужину его тоже от нас отселили. Хотелось бы понять, где он подцепил эту гадость. И что-то мне подсказывает, что именно в Степи.

И так нас осталось четверо в одной палатке, которая одновременно была нашей палатой: Денис Евгеньевич, Слава, Андрей, тот которому громилы сломали руку выпущенным из пращи камнем, и я.

Полковнику вернули его протез (или другой, не понятно) и он мог спокойно расхаживать по палатке туда-сюда, как ни в чём не бывало, периодически размахивая гантелями, и отжимаясь. Иногда он садился и начинал рисовать по памяти то, с чем мы столкнулись в ходе нашего путешествия. И стоит признать, он довольно точно изобразил манекенов и Царицу, которая получилась у него почти один в один такой, как я её запомнил. Ещё полковник набросал немного изображений её статуй, которые встречались нам по пути и ту церковь с дольменом-алтарём внутри.

Рисунки у него, к слову, позже изъяли, но выдали новый альбом и набор карандашей с ластиком. Кто бы мог подумать, что такой суровый мужик, как Смирнов, окажется человеком, имеющим такие таланты. Да, он ещё в Городе делал зарисовки, но сейчас получив почти неограниченное время и возможности, его рисунки получались особенно выразительными.

Андрюха напротив уже успел разрисовать изначально идеально белый гипс оставшейся после написания рапорта ручкой. Благо руку ему перебили левую, а он был правшой. Да-да, помимо того, что нас изводили допросами, пришлось ещё и на бумаге всё изложить. И чувствую, что не последний раз. Собственно, как и предупреждал полковник.

И снова процедуры, и снова анализы, к которым добавился рентген и снятие энцефалограммы, просветкой ультразвуком и т. д. и т. п. Я по-настоящему опасался того, что меня заставят глотать какой-нибудь шланг с лампочкой, но вроде обошлось. В общем, первая неделя была самой