Облака среди звезд - Виктория Клейтон

не верю. Любовь не возникает после нескольких мимолетных встреч. Мы практически не знаем друг друга.

— Ты настоящий ублюдок! Я, должно быть, и вправду была дурой, вообразив, что люблю тебя. Прощай, Руперт Вульвеспурджес! Надеюсь, что ты сгниешь в аду!..

Мы слышали, как она пробежала через дом, а затем — хлопок входной двери, от которого затряслись стены.

— Браво! — вскричал Арчи.

Лицо Руперта с розовеющим на щеке пятном появилось над живой изгородью.

— Как это неблагородно с вашей стороны — подслушивать нашу частную и болезненную беседу. Хэрриет, я был о тебе лучшего мнения.

— Извини. Но ты был великолепен. Хотя… бедная девушка. Мне ее ужасно жаль.

— Не стоит. — Он осторожно потрогал свое лицо. — Она чуть не сломала мне челюсть.

После этого некоторое время все шло более-менее спокойно. Руперт несколько раз заявлял, что уже раскаивается в том, что провел вторую телефонную линию, потому что теперь звонили по обеим. Тогда мы стали отключать телефоны после восьми, чтобы проводить вечера в покое. Корделия закончила вязать красно-белый предмет и приступила к радужно-полосатому одеяльцу.

С Рупертом тем не менее у них произошла очередная ссора. К моему большому удивлению, когда в нашем доме появился Зак, чтобы повести Корделию в кино, Руперт позвал его к себе в кабинет.

— Я просто спросил его, знает ли он, сколько Корделии лет, — объяснил потом Руперт. — Оказалось, она заявила, что ей шестнадцать. И объяснила, что оказалась в начальной школе потому, что провела несколько лет в туберкулезном санатории в Швейцарии, поэтому отстала от программы. Я намекнул Заку, что отношения с двенадцатилетней девочкой могут плохо повлиять на его имидж, и напомнил, как закон оценивает сексуальные контакты с несовершеннолетними. После этого он с большой готовностью удалился.

На следующий день, когда Корделия окончательно утомилась, то рыдая, то дуясь, Руперт поговорил и с ней. Из того, что она рассказала мне, я заключила, что Руперт подобрал на редкость верные слова. По-видимому, он объяснил ей, что заводить скоропалительный роман с человеком, у которого отсутствует опыт и осторожность, чревато неизбежным разочарованием.

Зак распространил сведения о ее возрасте среди своих ровесников, и звонки от старших мальчиков прекратились. Отношения с четвероклассниками не очень интересовали Корделию, и она начала постигать искусство кокетства. Арчи подарил ей книгу про гейш, и это увлекло ее на несколько недель. Потом она получила роль Виолы в школьной постановке «Двенадцатой ночи», и ей было чем занять себя.

Оглядываясь назад, я понимаю, что это были времена настоящего счастья, лишь изредка омрачаемого чем-либо незначительным, — например, однажды мистер Поудмор открыл дверь своего кабинета и крикнул: «Дебютантка исписалась и уволена!» Я уже начала паковать вещички, но Мюриэл объяснила мне, что не стоит обращать внимания. После этого Элин налила нам всем по чашечке чая и открыла новый пакет карамельных вафель, которыми мы насладились с чувством крепнущей солидарности, что на самом деле очень радовало меня. Часом позже мистер Поудмор как ни в чем не бывало отправил меня делать репортаж о выставке грызунов.

Письма от Макса приходили все реже. На последнем стоял штемпель Рио-де-Жанейро. Я, как всегда, выкинула его, не читая.

Письма Марии-Альбы становились все более разумными. В последнем она написала, что хочет принять послушничество, за что ей обещана полная власть на монастырской кухне, потому что сестру Марию-Жозефину совсем замучил артрит.

На следующей неделе я отправилась к ней. Монастырь представлял собой хмурое викторианское строение, но во внутреннем дворе, вокруг статуи Девы Марии, был устроен чудесный цветник с настурциями и цинниями. Я сразу почувствовала, что это как раз то, что нравится Марии-Альбе. Меня проводили в приемную. Мария-Альба, теперь уже сестра Вероника-Джон, ждала меня с другой стороны решетки. Все это напомнило мне визиты к отцу в тюрьму.

Увидев друг друга, мы разрыдались. Мария-Альба так бескорыстно любила меня всю мою жизнь, и я испытывала к ней чувства большие, чем могла выразить словами. Но она заверила меня, что счастлива здесь. Ей очень шло простое серое одеяние. Я порадовалась, увидев на ее щеках румянец. Она знала все семейные новости из моих писем, поэтому нам фактически было не о чем говорить. Стены были увешаны распятиями и изображениями Христа и Девы Марии. В таком месте естественно было бы говорить о Боге и вечных истинах. Мне показалось, что, хотя видимся в последний раз, мы так любим и понимаем друг друга, что духовное единение — лучшее, чего можно желать.

Я проплакала всю обратную дорогу — не от горя, а потому, что была глубоко растрогана. Еще одна часть моего детства ушла навсегда.

Глава 40

Это был вечер премьеры «Отелло». Весь день я чувствовала себя отвратительно. У моего отца в день премьеры всегда возникала боязнь сцены. Каждый раз он объявлял за завтраком, что необходимо позвонить дублеру, потому что он не способен выйти на сцену сегодня. Он не актер, а бесталанный притворщик, которого зрители освистают, а критики порвут в клочки. Он никогда не страдал эпилепсией, но у него была фобия, что на сцене с ним может случиться припадок. Он не мог есть, только пил воду.

Сейчас к тому же папа еще не избавился от своих тюремных страхов. Он не мог ездить в лифте и даже на поезде, если на пути были тоннели. Он не запирался в туалете, а чтобы все знали, что он там, виртуозно насвистывал марш из «Аиды».

Мне очень хотелось знать, способна ли Кошачья Лапка его успокоить. Не лучше ли отправиться к ним и предложить свою помощь? Эта идея не слишком меня привлекала. Я была у них всего однажды, и мне это не понравилось. Как только я вошла в квартиру и почувствовала запах духов, которыми явно злоупотребляла Флер, мне стало так противно, что я была вынуждена навесить дурацкую улыбку и сохранять ее все время, чтобы они не увидели, как мне все здесь ненавистно. Кошачья Лапка очень гордилась своим домом. Она попросила меня снять туфли в холле, хотя я заметила, что они с папой были в обуви, причем не слишком чистой. А прежде, чем я села, она сдернула шелковый чехол с моего стула, будто я могла запачкать его. Она подложила подставку под мой стакан и поместила рядом со мной какое-то благовоние.

Конечно, папа не замечал всего этого. Он был слишком занят, изображая, как они мне рады. Но я понимала, что она смотрит на меня как на врага, вторгшегося на ее территорию.

Нет, решила я, туда больше