Неандертальский параллакс - Роберт Сойер

В этот момент Мэри заметила приближающегося к ней мужчину. Её пульс встревожено зачастил, но она продолжила идти; не может же она теперь всю жизнь сворачивать в сторону при виде мужчины. Однако…

Однако мужчина был белый — это очевидно даже на таком расстоянии.

У него были светлые волосы. Она не видела волос того, кто на неё напал; на нём была лыжная маска. Но голубые глаза часто сочетаются со светлыми волосами.

Мэри на секунду зажмурилась, отгородившись от яркого солнца, запершись в своём внутреннем мире. Возможно, ей и правда стоило последовать за Понтером через портал в его неандертальскую вселенную. Эта мысль несомненно посетила её, когда она металась по кампусу Лаврентийского университета, разыскивая Понтера, а потом вместе с ним мчалась к шахте «Крейгтон» и вниз, на её дно, стремясь успеть туда прежде, чем портал в иную реальность снова захлопнется. В конце концов, там она бы точно была недосягаема для насильника.

Идущий навстречу человек был уже в десятке метров от неё. Молодой — вероятно, студент летнего семестра, в джинсах и футболке.

И в солнцезащитных очках. Стоял солнечный летний день; Мэри и сама нацепила свои «фостер-грантс». Невозможно было определить, какого цвета его глаза, хотя они, конечно, не могли быть золотистыми, как у Понтера — она никогда и ни у кого больше не видела таких глаз.

Мэри внутренне сжалась; мужчина подходил всё ближе.

Даже если бы на нём не было солнцезащитных очков, Мэри всё равно так и не узнала бы, какого цвета его глаза. Когда он проходил мимо, она обнаружила, что смотрит в сторону и не может заставить себя посмотреть на него.

Да чтоб тебя, подумала она. Провались ты…

Глава 3

— Значит, — сказал Журард Селган, — несмотря на вашу… ваше…

Понтер пожал плечами.

— Мою нахрапистость, — сказал он. — Мы же не должны бояться называть вещи своими именами?

Селган качнул головой, принимая вариант Понтера.

— Хорошо. Несмотря на вашу нахрапистость Верховный Серый совет не стал принимать решение немедленно, не так ли?

— Не стал, — подтвердил Понтер. — И я полагаю, что они были правы, желая хорошенько обдумать ситуацию. Двое уже готовились стать Одним, так что в заседаниях Совета был сделан перерыв…

Двое становятся Одним — такая простая фраза, но несущая в себе такую смысловую нагрузку и внутреннюю сложность для Понтера и его народа.

Двое становятся Одним: ежемесячный пятидневный праздник, вокруг которого строится вся остальная жизнь.

Двое становятся Одним: период, когда взрослые мужчины, обычно живущие на Окраине города, приходят в Центр, чтобы провести время со своими партнёршами и детьми.

Это больше, чем перерыв в работе, больше, чем отвлечение от рутины. Это огонь, питающий культуру; это узы, связывающие семьи.

Автобус на воздушной подушке опустился перед домом Понтера и Адекора. Двое мужчин вошли через задние двери и нашли пару незанятых седлокресел. Водитель запустил вентиляторы, автобус приподнялся над землёй и двинулся к соседнему дому, располагавшемуся на некотором отдалении.

Раньше Понтеру и в голову бы не пришло задуматься о такой обыденной вещи, как автобус, но сегодня он не мог не отметить, насколько элегантным было его техническое решения по сравнению с транспортными средствами глексенского мира. Там экипажи любого размера катались по земле на колёсах. Всюду, где он успел побывать в мире глексенов (надо признать, всего-то в паре-тройке мест), он встречал широкие плоские тропы, покрытые искусственным камнем для того, чтобы колесу было легче катиться.

И как будто одного этого им было мало, глексены ещё и использовали в качестве источника энергии для своих колёсных машин химические реакции — причём такие, конечные продукты которых невыносимо воняли. По-видимому, глексенов это беспокоило гораздо меньше, чем Понтера; оно и понятно, если принять во внимание их крошечные носы.

Какой удивительный зигзаг природы! Понтер знал, что громадные носы его вида — по размеру большие, чем у всех других приматов — развились в последнюю ледниковую эпоху. По словам доктора Сингха, глексена, который обследовал его в больнице, объём носовой полости у неандертальцев в шесть раз превышает глексенский. Первоначальной целью, по-видимому, было увлажнение холодного воздуха прежде чем он доберётся до чувствительных лёгочных тканей. Однако громадные ледники в конце концов отступили, большие же носы остались из-за благоприятного побочного эффекта, каковым является отличное обоняние.

Если бы не это, соплеменники Понтера, возможно, тоже стали бы использовать те же нефтепродукты и загадили бы свою атмосферу точно так же. Ирония ситуации не ускользнула от Понтера: разновидность людей, которую он всю жизнь считал ископаемыми, отравляет свои небеса тем, что они сами называют ископаемым топливом.

Хуже того: каждый взрослый глексен, по-видимому, имел своё собственное, персональное транспортное средство. Какое немыслимое расточительство! Большая часть этих машин большую часть каждого дня просто стояла. Салдак, город, в котором жил Понтер, содержал около трёх тысяч транспортных кубов при населении двадцать пять тысяч человек — и Понтеру частенько казалось, что и это слишком много.

Автобус опустился перед соседним домом. В автобус вошли соседи Понтера и Адекора, Торб и Гаддак, а также сыновья-близнецы Гаддака. Мальчики переезжают от матери к отцу в десятилетнем возрасте. У Адекора всего один ребёнок, восьмилетний Даб, он переедет к ним через год с лишним. У Понтера детей двое, но обе девочки: Мегамег Бек, 148-я, ей тоже восемь лет, и Жасмель Кет, 147-я, ей восемнадцать.

Сам Понтер, как и его партнёр Адекор, принадлежал к поколению 145, так что им обоим было тридцать восемь. Вот ещё одна ненормальная особенность мира глексенов: они не контролировали циклы своего размножения, и дети у них рождались не каждые десять лет, а как придётся, непрерывно, каждый год. Так что вместо стройной дискретной возрастной структуры возраст людей образовывал непрерывный спектр. Понтер пробыл в их мире недостаточно долго, чтобы выяснить, как в таких условиях умудряется функционировать их экономика. Вместо постепенного перепрофилирования производства с одежды для младенцев на детскую, на подростковую, на молодёжную, глексены вынуждены постоянно выпускать одежду для всех возрастов одновременно. И ещё у них есть такое нелепое понятие как «мода» — про неё рассказывала Лу Бенуа: когда хорошую новую одежду выбрасывают, поскольку она не удовлетворяет изменчивым эстетическим предпочтениям.