Миссия на Маврикий - Патрик О'Брайан

Но подозрения не оправдались: на последующем совещании капитанов эскадры, созванном на борту флагмана, по запросу адмирала Джек Обри представил ясный и убедительный анализ ситуации, с фактами и цифрами. На горькие сетования об опасности рифов, окружающих Маврикий, жестоком прибое и малочисленности бухт, он предъявил карту — маленький шедевр гидрографического искусства, с изображением Флэт Айленд и Гранд Бэй, лично вычерченную им самим, с тройной системой пеленгов и двойными промерами глубин. Карта демонстрировала наличие достаточного места для стоянки семи кораблей и достаточного же количества защищенных пляжей для высадки десанта. Свой доклад Джек закончил выводом, что, учитывая приближение сезона штормов, он почтительнейше советует немедленную высадку.

Адмирал считал также, но еще задолго до рождения капитана Обри его старая нянька говорила ему: «Тише едешь — дальше будешь». Потому решение он примет только после совещания, конечно, срочного! — с генералом Аберкромби и его штабом.

Когда встреча закончилась, адмирал задержал Джека, дабы прозондировать его настроение, ибо или Обри являлся светочем послушания (а репутация на флоте у него была совсем иной), или имел какой-то козырь в рукаве, что заставляло адмирала нервничать. Ему казалось, что за всем своим явным почтением Джек определенно прячет отчужденность, граничащую с неуважением, а, поскольку адмирал не был законченным подонком, это казалось ему несправедливым. Опять же, адмирал частенько сталкивался с враждебностью подчиненных, он был сыт ею по горло, хотя она и служила ему запоздалым оправданием. И потому он позволил себе небольшой акт великодушия:

— Кстати, Обри. Это, конечно, правильно, что вы спустили свой вымпел, но вы должны поднять его снова, как только ступите на борт «Боадицеи».

Однако до того, как адмирал добрался до своей койки, он разнервничался еще больше. За это время, поскольку флот стал на якоре в бухте Родригеса, и шлюпки с визитерами шныряли туда и сюда, мистер Петер уже успел предстать перед своим близким родственником мистером Шефердом. Мистер Петер давно присматривался к доктору Мэтьюрину. Доктор воспользовался этим интересом, а с помощью потока писем из метрополии и отдельных вскользь брошенных замечаний (порой весьма неосторожных) он сумел бы убедить и не такого простака, что: генерал Обри, отец коммодора и парламентарий, видимо, ведет сложную игру и собирается сменить партию; что втайне он в прекрасных отношениях с кабинетом и просто нынче не имеет возможности являться в комиссию по производству и даже в само Адмиралтейство лично. Стивен слишком много занимался дезинформацией, чтоб это маленькое упражнение доставило ему хоть какое-то удовлетворение, но этот ползучий слушок достиг ушей того, кому предназначался через несколько минут после прибытия на флагман мистера Петера, и дело свое сделал. Он прекрасно объяснил обескураживающую беззаботность Обри: с человеком, имеющим таких союзников, стоило обращаться осторожно.

На утреннем совете собравшиеся капитаны судов и старшие армейские офицеры обсуждали план вторжения, разработанный Джеком и полковником Китингом. Мольбы генерала Аберкромби и его штабных не спешить, были решительно отвергнуты адмиралом лично. Генерал выглядел удивленным и даже уязвленным, этот тучный пожилой джентльмен, набычась, взирал глазами навыкате как бы сквозь своих визави, не понимая — что случилось? Но после сорока пяти минут повторения своих замечаний он вынужден был сдаться под напором адмирала, и план был принят в практически неизменном виде, хотя и без особой радости. Через полчаса флагман с хорошим верхним бризом вышел в море и направился к северной оконечности Маврикия — к Флэт Айленд и пляжам за Порт-Луи.

Завоевание Маврикия началось ни шатко ни валко, полки совершали марши и контрмарши совершенно как по учебнику, радуя генеральские сердца на обоих сторонах, солдаты истекали потом, но не кровью. Высадка прошла гладко, без противодействия, и теперь перед генералом Декэном встала нерешаемая задача. Его многочисленные милицейские части оказались бесполезны — многие ополченцы успели прочитать плакаты Стивена и прокламации губернатора Фаркьюхара, и их куда больше волновало возрождение их задушенной торговли, чем судьбы империи Бонапарта. Ирландские подразделения оказались ненадежными, а регулярные французские полки были чересчур малочисленны — соотношение оказывалось пять к одному не в их пользу, флот же его был блокирован превосходящими силами и бездействовал.

Единственным, что оставалось французскому командующему, было пытаться сдерживать продвижение Аберкромби до тех пор, пока тот не оценит его сопротивление, как достойное и не предложит ему и его людям в Порт-Луи достаточно почетных условий капитуляции.

В этом он преуспел, Аберкромби особенно хвалил отступление двух его фланговых батальонов в ночь на вторник, отошедших в полном порядке с Тьер Руж и Длинной Горы, причем им дважды пришлось перестраивать фронт. «Вот это — настоящие солдаты!» — воскликнул генерал.

Пока совершались все эти ритуальные военные танцы, эмиссары сторон сновали туда-сюда, и, хотя Порт-Луи все еще номинально оставался французским, Стивен Мэтьюрин зашел в тамошний военный госпиталь без обычных маневров. Там он обнаружил сидящего на веранде Мак-Адама.

— Как наш пациент нынче утром? — спросил он.

— Ох, ночь прошла спокойно, благодаря вашей настойке, — удовлетворения в голосе Мак-Адама, однако, не ощущалось, — и с глазом чуть получше. А вот шея меня беспокоит — струпья, струпья и опять струпья, и сегодня выглядит так же жутко, как и до этого. И он во сне дергает повязку. Доктор Мартин предлагает зашить рану, стянув неповрежденную кожу вокруг.

— Мартин — дурак. А с артериальной стенкой мы что делать будем, а с отслоениями тканей? Вот и остается: чистые перевязки, успокаивающие и никакого беспокойства — дабы физическая сила организма присутствовала в изобилии. Как его настроение?

— Неплохо сегодня. И он спал с моего раннего обхода.

— Замечательно, замечательно. Тогда нам, конечно, не нужно его беспокоить: сон — лучшее лекарство для него. Я вернусь как-нибудь днем, приведу коммодора. У него письмо от леди Клонферт, доставленное с Мыса, и он хотел бы доставить его лично и сказать Клонферту, как флот оценил его героическое сопротивление на «Нереиде».

Мак-Адам фыркнул и скривился.

— Думаете, не стоит? — осведомился Стивен.

Мак-Адам почесался: у него не было ответа. Клонферт был очень странен в эти дни, он не разговаривал со своим врачом, не открывался ему более, а только молча слушал отдаленную канонаду час за часом.