Третья Империя - Михаил Юрьев

Церковные праздники чудотворных икон Божьей Матери (так же как и наименования храмов и приделов) также теперь положено именовать «в память о чуде такой-то иконы Божьей Матери» – иное наименование считается неканоническим.

Иконы Богородицы и святых можно и нужно держать дома и молиться им (просить «моли Бога о нас»), но теперь только вместе с иконой Спасителя или Святой Троицы. Иметь дома или на работе только иконы святых считается нарушением благочиния. При этом теперь канон устанавливает, что на любой иконе Богородицы или святого должно быть хотя бы маленькое изображение Спасителя или Святой Троицы; впрочем, это относится только к новым иконам, которые пишут сейчас, – старые иконы, не соответствующие этому канону, никоим образом не запрещены и считаются вполне благодатными (как, кстати, и все новообрядческие никонианские иконы с иным, чем до XVII века и после VIII Собора, написанием имени Спасителя). Все это было направлено на то, чтобы почитание Пресвятой Богородицы и святых было дополнительной частью веры в Бога, пусть и важнейшей, а не подменяло ее, как это, на взгляд православных, имеет место в католицизме. Так было издревле – не случайно в православном символе веры в отличие от католического не сохранилось слов «…и в общение святых» в девятом члене (после слов «Во единую святую, соборную и апостольскую Церковь»). Кроме того, VIII Собор ввел иерархию святых: теперь отдельно есть собственно святые, критерием принадлежности к которым является наличие явных и несомненных признаков Богоизбранности. А отдельно есть благоверные, критерием принадлежности к которым является просто прожитие такой жизни, которая может служить примером для православных христиан. К святым относятся лишь чудотворцы, а также мученики – потому что, как сказал по этому поводу на Соборе уже упоминавшийся митрополит Константинопольский Арсений, «если человек предпочитает умереть, но не произнести слов отречения от веры, от которых ведь потом можно и отказаться, – это и есть самое великое чудо». Соответственно их называют по лику, с добавлением слов «чудотворец» или «мученик» – например, «святой преподобный имярек чудотворец». У благоверных же нет ликов, их называют с добавлением их положения в земной жизни, например «благоверный князь имярек» или «благоверный монах имярек». В благоверные был полностью переведен лик страстотерпцев (святых, принявших смерть вовсе не за веру, но смиренно), существовавший со времен прославления Бориса и Глеба в XI веке. Это практически завершило противостояние внутри Церкви по вопросу о том, правильной ли была канонизация последнего русского царя Николая II – против его причисления к благоверным никто не возражал. То же относится к причислению многих правителей и военачальников, таких как Дмитрий Донской или адмирал Ушаков. Соборно благоверных поминают лишь в благодарственных молитвах, а с просьбой о помощи к ним не обращаются (в индивидуальной молитве просить молить Бога за вас вы можете кого угодно, хоть почивших родственников).

Священнослужителей стало запрещено называть «отец», потому что Спаситель сказал: «Отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах». Поэтому все верующие обращаются друг к другу «брат» или «сестра» (по тем же словам Спасителя – «…все же вы – братья»), а к священнику – «старший брат» или, сокращенно, «старшой» (например, «старшой Иоанн, благослови»). Однако любого епископа по-прежнему называют «владыко», потому что на это в Священном Писании запрета нет, а русские понимают Писание буквально.

Наконец, был установлен праздник Сотворения мира, только в отличие от иудеев не еженедельный, а ежегодный – он празднуется в последнюю субботу года, в рождественскую неделю. Собор счел, что в отсутствие этого праздника православный народ склонен недопоклоняться первой ипостаси Троицы – Безначальному Создателю. Кстати, при произнесении символа веры теперь креститься обязательно при произнесении и первого члена («во единого Бога Отца Вседержителя»), и второго («и во единого Господа Исуса Христа»), и восьмого («и в Духа Святаго»).

На протяжении веков Русская, да и вообще восточная, церковь знала лишь две модальности отношения с государством – симбиоз («симфония») или же преследование со стороны последнего. Первое имело место всю историю Византии, как и всю историю Первой Российской Империи, а второе – всю историю Второй Империи.

Для восточной Церкви не характерно желание приобрести для себя светскую власть, как желала этого, и не безуспешно, в Средние века церковь католическая, – за такого рода притязания инициатор раскола XVII века, патриарх Никон, был лишен и архиерейства, и вообще священства. Но и соправление двух равных сторон тоже в большой степени является мифом – в реальности и в Византии, и в Московской Руси государство руководило Церковью (например, в структуре царской власти еще в XVII веке был монастырский приказ). Ну а про послепетровскую Россию и говорить нечего – там примат государства вообще был формализован, поскольку Священный Синод официально являлся государственным учреждением.

Когда святитель Кирилл и Гавриил Великий размышляли над тем, как выстроить новый статус Церкви в Третьей Империи, ничто из вышеперечисленного их не вдохновляло и примером для них не служило. Это касалось не только гонений и прямого огосударствления, но даже и соправления – мирская власть, даже и «в доле» с государством, разлагает Церковь, в силу самой ее природы. С другой стороны, это не означало, что в прошлом не на что было ориентироваться – был период раннего христианства, когда Церковь могла рассчитывать только на себя, поскольку была гонима, но она была сильна духом и потому не склонялась перед государством, но и нисколько не пыталась его подменить, в точном соответствии со словами Спасителя «отдайте Богу Богово, а кесарю кесарево». Примерно это (только без гонений) и составляет русский идеал в отличие от византийского – не государство и Церковь вместе правят державой, а государство правит державой, а Церковь – духом людей. Цель Церкви – вместе спасаться, и ничего больше. Ее интересы и цели лежат вне нашего мира (верующие стремятся стяжать Царства Небесного, а «Царство Мое не от мира сего»), и потому участие в любых земных делах, даже самых богоугодных, таких как материальная помощь сирым и убогим, является для нее сугубо вторичным делом. Церковь, безусловно, должна обличать зло этого мира, в том числе исходящее от власти, не боясь ничего, как это делал святитель Филипп при Иване Грозном, но не для того, чтобы сменить эту власть, а чтобы свидетельствовать перед миром, что жива вера Христова в Церкви Его.

С учетом сказанного ясно, что если уж открывать новую страницу во взаимоотношениях Церкви и государства, то следует избежать соблазна – немалого, надо сказать, – а именно принятия модели активной прямой помощи Церкви со стороны государства. Это неизбежно приведет к зависимости Церкви, даже если таковая помощь, финансовая или иная, будет абсолютно искренней. Как гласит грубая русская поговорка, «кто девушку ужинает, тот ее и танцует». Трудно обличить зло, исходящее от власти (сегодня его нет – а завтра, глядишь, и появится), если она тебя содержит. Еще более скверный вариант, чем прямая бюджетная помощь, – предоставление хозяйственных льгот разного рода, дающих возможность легко заработать самим. Это все равно есть зависимость от государства (льготы же можно отозвать!), но к тому же как можно служить двум господам, одновременно заниматься спасением и коммерцией? Не зря же Спаситель изгонял менял из Храма. Что же касается прямой помощи, не являющейся финансовой, как это имело место в Первой Империи с XVIII века, то есть установления государственных и гражданских льгот православным и дискриминации иноверцев, а также использования государственного репрессивного аппарата против противников Церкви (еретиков, например), то худшей услуги Церкви оказать нельзя. Может, она и станет в результате этого могущественной в земном смысле организацией (хотя все равно это будет колосс на глиняных ногах), но Телом Христовым перестанет быть точно. Что же тогда могло государство сделать для Церкви, при искреннем таковом желании?

Ответ лежал в двух плоскостях, в двух, так сказать социально-политических планах.

Первый план – государство личным примером задало образец воцерковления, в том числе – и даже в особенности – для элит. Служилое сословие, к которому перешла вся государственная власть в результате конституционной реформы, обязано по Конституции быть православным, а по своему уставу – не просто верующим, но реально воцерковленным. Причем это была не формальная запись, как говорят русские, «для галочки» – прямо с начальной военной службы кадетов, то есть будущих опричников, усиленно воспитывают в истинно православном духе. Это делает Церковь – военное начальство отвечает лишь за то, чтобы ее требования безоговорочно выполнялись. Соответственно, когда эти кадеты становятся высшим руководством страны, они не могут принимать решения иначе, чем в духе впитанных ценностей. И действительно, в российской политике первостепенное значение имеют соображения, правильно ли и справедливо то или иное действие, и перед каждым важным решением руководители обычно постятся и молятся и часто даже на несколько дней уезжают в монастырь или скит. Причем граждане понимают, что это не показуха – в России нет демократии, власть избирается только опричниками, и ей глубоко наплевать, что публика о ней думает. Когда власть так ведет себя, это непременно перенимается значительной частью других элит – такова многовековая российская традиция, и поэтому активная церковная жизнь и обращение к Богу для принятия ответственных решений стали нормой для большого количества российских бизнесменов и управленцев и в несколько меньшей степени ученых, врачей, инженеров и других.