ИЛИ – ИЛИ - Рэнд Айн

– Но нравственные поступки так не совершаются… -начал было Реардэн, но не стал договаривать, поняв, что только так они и совершаются, и других способов уже не осталось. И еще он осознал, чего стоило этому молодому человеку прийти к этому важному для себя выводу.

– Наверное, это неподходящие слова, – с виноватым видом сказал молодой человек. – Я знаю, что это старомодно и затаскано. Я хотел сказать другое. Я имел в виду… – Его слова выплеснулись неожиданным для Реардэна и для него самого отчаянным криком: – Мистер Реардэн, они не имеют права сделать это!

Что ?

– Отобрать у вас ваш металл.

Реардэн улыбнулся и в порыве безграничной злости сказал:

– Забудь это, святая ты простота. Прав больше не существует.

– Я знаю. Но все же… Я хочу сказать, что они не могут этого сделать.

– Почему? – Он не мог скрыть улыбки.

– Мистер Реардэн, не подписывайте дарственный сертификат! Не подписывайте из принципа.

– Я и не подпишу. Хотя принципов больше не существует.

– Я знаю. – Он выговаривал слова с полной серьезностью, с честностью добросовестного ученика. – Я знаю, что все относительно и что никто ничего не знает, знаю, что разум – это иллюзия и что реальности не существует. Но я говорю сейчас о металле Реардэна. Не подписывайте, мистер Реардэн. Есть мораль или нет, существуют принципы или не существуют, не подписывайте эту бумагу, потому что это неправильно!

Остальные не говорили об указе в присутствии Реардэна. На заводе воцарилось непривычное молчание. Рабочие не заговаривали с ним, когда он приходил в цеха; он заметил, что они не разговаривали и между собой. В отделе кадров не появлялось официальных уведомлений об уходе с работы. Но каждое утро недосчитывались двоих или троих, и от них не поступало никаких известий. Расспросы заканчивались выяснением, что дома этих людей брошены, а сами они уехали. Отдел кадров не сообщал об этих случаях, хотя указ требовал этого, но Реардэн стал замечать незнакомые лица, вытянутые, измученные лица людей, которые долго не могли найти работу, и слышал, как к ним обращались по именам тех, кто оставил завод. Он не задавал никаких вопросов.

По всей стране воцарилось молчание. Реардэн не знал, сколько промышленников отошли от дел и исчезли первого и второго мая, оставив свои заводы на растерзание. Среди своих клиентов он насчитал десятерых, включая Мак-Нила, владельца вагоностроительного завода в Чикаго. Он ничего не знал о других; в газетах ничего не сообщалось. Первые полосы газет внезапно заполонили репортажи о весенних паводках, дорожных происшествиях, школьных пикниках и семейных юбилеях.

В его собственном доме царила тишина. Лилиан уехала во Флориду отдыхать – это в середине-то апреля. Реардэна удивил ее необъяснимый каприз: впервые за годы их брака она уехала без него. Филипп шарахался от него. Мать смотрела укоризненно-смущенно; она молчала, но каждый раз, увидев его, начинала рыдать, всем своим поведением показывая, что в той катастрофе, приближение которой она ощущала, ничто по своей значимости не сравнится с ее слезами.

Утром пятнадцатого мая Реардэн сидел за столом в своем кабинете; из окон был виден весь завод, и он следил, как разноцветный дым поднимается в чистое голубое небо. Струйки нагретого дыма, поднимавшиеся к небу тепловым потоком, остались бы незаметными, если бы в них не шатались очертания строений. Полоски красного дыма, медленно поднимающиеся клубы желтого дыма, легкие расплывающиеся спирали и плотные, тугие, быстро расходящиеся кольца синего походили на переливы перламутрово-розовой атласной ткани.

На столе зазвенел телефон, и голос мисс Айвз сообщил:

– Здесь доктор Феррис, он хочет видеть вас, хотя и не записан на прием. – Несмотря на холодную официальность, в ее голосе прозвучал вопрос: «Выставить его вон?»

На лице Реардэна появилось легкое удивление, он не ожидал, что пришлют именно Ферриса. Он ответил ровным голосом:

– Пригласите его.

Доктор Феррис без улыбки подошел к столу Реардэна. Всем своим видом он давал понять, что имеет полное право улыбаться, но воздерживается от столь явной демонстрации своей победы.

Он сел у стола, не дожидаясь приглашения, при нем имелся портфель, который он положил на колени. Он действовал так, будто слова излишни, поскольку его возвращение в этот кабинет все прояснило без всяких слов.

Реардэн хранил молчание.

– Поскольку срок подписания дарственных сертификатов истекает сегодня в полночь, – начал доктор Феррис тоном продавца, оказывающего покупателю особую услугу, – я пришел получить вашу подпись, мистер Реардэн. – Он держал паузу, всем своим видом показывая, что ждет ответа.

– Продолжайте, – попросил Реардэн. – Я слушаю.

– Я полагаю, мне следовало бы объяснить вам, почему ваша подпись нужна как можно скорее: мы хотим сообщить об этом всей стране в вечерней сводке новостей. Хотя дарственная кампания прошла без особых трудностей, некоторые твердолобые индивидуалисты еще не подписали сертификаты, – мелкота, знаете ли, и их патенты не так уж ценны, но мы не можем позволить им остаться в стороне, это, понимаете ли, дело принципа. Мы считаем, что они ждут, как поступите вы, чтобы последовать вашему примеру. У вас очень много сторонников, мистер Реардэн, гораздо больше, чем вы подозреваете. Сообщение, что вы поставили свою подпись под этим документом, устранит всякие попытки сопротивления, и к полуночи мы получим последние подписи и, таким образом, завершим кампанию в срок.

Реардэн знал, что доктор Феррис ни за что не произнес бы подобной речи, имей он хоть малейшее сомнение в капитуляции Реардэна.

– Продолжайте, – невозмутимо сказал Реардэн. – Вы не закончили.

– Вам известно, и вы доказали это в суде, как важно, а главное, жизненно необходимо добровольное согласие жертв. – Доктор Феррис открыл свой портфель. – Это дарственный сертификат, мистер Реардэн. Мы заполнили его. Вам остается только поставить на нем подпись.

Лист бумаги, который он положил перед Реардэном, был похож на диплом скромного колледжа, напечатанный старомодным шрифтом с машинописными вставками. Этим документом устанавливалось, что он, Генри Реардэн, с момента подписания передал народу все права на металл, известный как металл Реардэна, который может производиться всеми без ограничений и будет отныне называться чудесным металлом, такое имя выбрали для него представители народа. Взглянув на бумагу, Реардэн заинтересовался, является ли то, что текст напечатан на едва различимом изображении Статуи Свободы, намеренным издевательством, или это говорит о том, насколько низко оценивали составители документа интеллект своих жертв.