Избранные романы: Трудный путь. Волшебный час. Просто, как смерть. Чудо в Андах. - Ли Чайлд

Панчито был проницательным и сильным, верным другом. Он оберегал и опекал мою сестренку Сюзи, с огромным уважением относился к моим родителям. Я понимал, что он больше всего на свете мечтает о счастливой семейной жизни, и знал, что из него получится прекрасный муж и отец.

Но мы были еще очень молоды и не торопились брать на себя серьезную ответственность. Мы с Панчито жили сегодняшним днем и не спешили взрослеть. Для меня жизнью было то, что происходило здесь и сейчас. У меня не было ни четких принципов, ни определенных целей. В те дни, спроси меня кто-нибудь, в чем смысл жизни, я бы рассмеялся и ответил: «В том, чтобы веселиться». Мне и в голову не приходило, что я могу позволить себе жить беспечно благодаря самоотверженности моего отца, который с детства относился к жизни серьезно, все тщательно планировал и обеспечил мне жизнь спокойную и надежную.

Мой отец, Селер Паррадо, родился в Эстасьон-Гонсалесе, захудалом городишке в сельскохозяйственном районе, там, где находятся скотоводческие фермы, эстансии, — оттуда и поступает знаменитая уругвайская говядина. Его отец, мой дед, был торговцем, разъезжал на тележке от одной эстансии к другой, продавал седла, уздечки и сбрую фермерам и гаучо, батракам, которые пасли скот. С восьми лет мой отец стал помогать ему и с ранних лет узнал, что такое тяжкий труд, и понял, что даром ничего не дается.

Когда отцу исполнилось одиннадцать, семья переехала в Монтевидео, и мой дед открыл магазин, где торговал все тем же товаром. Селер стал автомехаником — он всегда питал страсть к машинам и моторам, но, когда ему было лет двадцать пять, дед решил отойти от дел и магазин перешел в ведение отца.

Настали новые времена. Автобусы и машины стали куда популярнее лошадей и мулов, а потому спрос на седла и уздечки резко упал. Дело оказалось на грани краха.

Селер рискнул: половину лавки он выделил под скобяные товары — гвозди, болты, шурупы, проволоку. И попал в точку. Через несколько месяцев он перестал торговать упряжью, а лавка стала скобяной. Однако он жил почти в нищете, спал в комнатенке над лавочкой, но продажи росли, и он понимал, что сделал правильный выбор.

В 1945 году его будущее приобрело окончательные очертания: Селер женился. Евгения была такой же упорной, как и он, и с самого начала они стали не просто супругами: они были единомышленниками, стремящимися к счастливому будущему. У Евгении тоже была трудная юность. В 1939 году, когда ей исполнилось шестнадцать, ее семья эмигрировала из Украины, спасаясь от надвигающегося ужаса Второй мировой войны. Ее родители были пчеловодами, они завели пасеку в Уругвае, торговали медом и кое-как сводили концы с концами. Возможностей перед Евгенией не открывалось никаких, и в двадцать лет она, как и мой отец, перебралась в Монтевидео.

Она работала секретаршей в крупной медицинской лаборатории, а после того, как вышла за отца, помогала ему в свободное время. С деньгами было так туго, что им даже мебель купить было не на что — так и жили в пустой комнате. Но магазин стал приносить доход. К тому времени, как родилась моя старшая сестра Грациэла (а это было в 1947 году), моя мать уже ушла из лаборатории и работала только в магазине. Я появился в 1949 году, еще через три года — Сюзи. К тому времени Евгения возглавила семейный бизнес, и благодаря ее трудолюбию и смекалке мы жили весьма благополучно.

Когда мне было двенадцать лет, мать однажды сказала, что нашла отличный дом в Каррасо — одном из лучших районов Монтевидео. Никогда не забуду, как сияли ее глаза, когда она описывала современный двухэтажный дом рядом с пляжем. Там были огромные окна, большие светлые комнаты и веранда с видом на море. До сих пор помню, как она с восторгом воскликнула: «Мы будем сидеть и любоваться заходом солнца!» В ее голубых глазах стояли слезы. Она наконец нашла дом, где собиралась прожить до конца жизни.

Для жителей Монтевидео дом в Каррасо — знак престижа. Мы оказались в районе, где жили «сливки» уругвайского общества — промышленники, ученые, художники и политики. Но моя мать была уверена в себе, и ее нисколько не смущало подобное соседство. Она не собиралась забывать, кто она и откуда.

Первым делом, переехав в Каррасо, она помогла своей матери Лине, которая жила с нами, разбить на лужайке за домом огород. (Лина еще разводила уток и кур — то-то, наверное, удивились наши соседи, когда узнали, что эта голубоглазая седенькая старушка устроила в столь роскошном районе настоящую ферму.) И вскоре огород стал приносить урожай: фасоль, горох, зелень, перец, кукуруза, помидоры — чего там только не было! Мать с Линой часами возились на кухне — делали заготовки, чтобы мы могли есть собственные овощи круглый год. Мать терпеть не могла, когда что-то выбрасывали, и всегда работала до седьмого пота. Но главным в ее жизни были дом и семья. Она всегда провожала нас в школу, днем ждала с обедом, никогда не пропускала моих матчей и выступлений сестры. Она была женщиной спокойной, но энергичной, жизнерадостной и мудрой и пользовалась уважением всех, кто ее знал.

Когда я учился в старших классах, у родителей было уже три крупных магазина. Кроме того, отец закупал скобяные изделия по всему миру и занимался оптовой торговлей во всей Южной Америке. Деревенский мальчишка из Эстасьон-Гонсалеса проделал огромный путь, и ему было чем гордиться, но я никогда не сомневался, что все это было ради нас — он хотел обеспечить и защитить нас.

Когда я был маленьким, он брал меня с собой в магазин, водил по залу, показывал и рассказывал: вот это дюбель, Нандо. Его забивают, чтобы шуруп крепче держался в стене. Это — гайка, которой крепится болт. Это анкерный болт, а это барашковая гайка. Здесь у нас шайбы — стопорные, разрезные, плоские, всех размеров. Это гвозди обычные, а это — кровельные, паркетные, отделочные…

Отец разговаривал со мной серьезно, как со взрослым, и я был горд тем, что он доверяет мне секреты своего ремесла. В глубине души я понимал: он учит меня не только своей работе, но и своему взгляду на жизнь. Видишь, Нандо, для каждой работы нужен свой инструмент. Не витай в облаках. Обращай внимание на мелочи. Из мечты жизнь не построишь. Нужны трудолюбие, сосредоточенность, упорство. Жизнь не будет подстраиваться под твои желания, у нее свои правила. И твоя задача — понять эти правила. Если ты их усвоишь и не будешь лениться, все будет хорошо.

Мне ужасно хотелось стать таким, как отец, но когда я учился в старших классах, то понял — мы с ним совершенно разные люди. У меня не было его смекалки и трезвого ума. Отец считал, что жизнь человека зависит от его трудолюбия и силы воли. Я же полагал, что в жизни все открывается постепенно, что всему свое время. Я вовсе не был лентяем, я просто любил помечтать. И не мог себе представить, что всю жизнь буду торговать гвоздями. Я хотел путешествовать. Я жаждал приключений, впечатлений, свободы. И больше всего на свете мне хотелось стать автогонщиком — таким, как мой кумир Джеки Стюарт, трехкратный чемпион мира.

Но эти мечты казались невыполнимыми, и, когда настало время выбирать, где учиться дальше, я решил поступать на сельскохозяйственный факультет, куда шли все мои друзья. Отец, услышав про это, только улыбнулся. «Нандо, — сказал он, — твои друзья из семей фермеров. А у нас магазин скобяных товаров». И он довольно легко уговорил меня изменить решение. Я подумал и поступил в школу бизнеса, особо не задумываясь о том, к чему это приведет. Я не знал, окончу я ее или нет. Буду ли заниматься торговлей или нет. Когда настанет время, жизнь сама подскажет правильный выбор. И лето я провел как всегда: играл в регби, вместе с Панчито ухлестывал за девушками, ходил на вечеринки, загорал на пляже — то есть жил сегодняшним днем и был рад тому, что кто-то указывает мне путь.

Мы летели над Андами, и я думал об отце. Это он отвез нас в аэропорт Монтевидео.

— Ну, вы уж там отдохните, — сказал он на прощание. — В понедельник я вас встречу.

Он поцеловал мать и сестру, обнял меня и отправился назад — на работу. Мы ехали развлекаться в Чили, а он собирался, как всегда, трудиться от зари до зари. Он отлично все спланировал, и семье Паррадо не грозили никакие несчастия. Он верил в это так твердо, что и мы никогда не сомневались: с нами все будет хорошо.

— Будьте добры, пристегните ремни, — сказал стюард. — Мы приближаемся к зоне турбулентности.

Панчито по-прежнему сидел у иллюминатора, но за бортом был такой туман, что ничего было не разглядеть. Самолет мотало из стороны в сторону, а потом четыре раза здорово тряхануло. Я посмотрел на мать и сестру и ободряюще улыбнулся. У мамы вид был взволнованный. Она отложила книгу, которую читала, и взяла сестру за руку. Я хотел сказать, чтобы она не волновалась, но не успел, потому что самолет начал стремительно терять высоту. Летчики пытались стабилизировать ситуацию, а Панчито вдруг толкнул меня в бок: