Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

– Экий упрямец! Да и жить-то теперь тебе, старче, незачем. Правильно сделал, что помер, – кивнул гридню. – Бросьте тело на костёр, пускай душа улетает с миром, хоть в ад, хоть в Ирий к Сварогу.

3

Корсунский миссионер стоял на возвышенности, на берегу, поучал будущую паству:

– Кто есть Перун? Перун есть коркодил, издревле залёгший в Волхове. Коркодил тот лют, и к людям беспощадный. Кто по Волхову плыл, того переймал, кого топил, кого пожирал. Кто ему молился и богом называл, тех миловал, отпускал. Когда тот лютый коркодил топил да пожирал людей, то извергал гром, от которого дерева в лесу тряслись. Древние люди называли того коркодила Перун, что есть гром, поставили капища ему, и молились ему, и считали богом. Но Перун не бог. Бог же един, на Небе. Креститеся и постигнете мудрость Его. Креститеся, и я растолкую вам Божию мудрость, и будете жить по Божьей правде, а не по бесовскому беззаконию.

Говорить о милосердии божием язык не поворачивался. Излить свои мысли о Прави и правой греческой вере посчитал не ко времени. Не поймут новгородцы его после недавнего побоища, о сём позже поговорит.

Новгородцы, только что с пожара, чумазые, в грязной изодранной одежде, с опалёнными волосами, тревожно озирались.

Воробей подал знак дружинникам.

– Гоните всех в Волхов, мужей выше моста, жён ниже.

Толпы новгородцев, теснимые конными дружинниками, сходили в воду. На берегу стояли попы в чёрных долгополых одеждах, с крестами в руках, говорили непонятные слова. Новгородцы, пользуясь возникшей сумятицей, ибо никто не следил за порядком, не вёл учёта крещаемых, зайдя в воду, разбредались в стороны, проскальзывали в опускавшихся сумерках сквозь оцепление, прятались по домам. Крещению конца-краю не было видно. Путята и Воробей, взяв по сотне дружинников, устремились один на Людин конец, другой на Неревский.

Иоаким сомневался – примет ли Господь такое крещение? Крещаемые ни символа веры не знают, не отрекаются от бесовства. Молитвы священники читают над скопищами. Не есть ли это насмешка над святым таинством? Впрочем, в Киеве происходило то же самое.

На взмыленном коне вернулся довольный Добрыня, но тут же предался гневу. Вид догорающих пороков, подожжённых чьей-то чрезмерно ретивой рукой, вызвал у воеводы вспышку ярости. В сердцах хватил десницей по луке седла, да содеянного не исправишь. Он-то собирался диковинные орудия перетащить в Киев, изготовить ещё такие же. Пороки есть у ромеев, были бы и у русичей. Подъехали Путята с Воробьём, в растерянности разводили руками.

– Что делать, честной отец? – вопросил Воробей, утирая взопревший лоб. – Кого ни гоним, все вопят – мы крестилися. Кто их разберёт, кто крещёный, кто нет?

Добрыня хохотнул.

– А ты гляди, кто чумазый, в саже, тот не крещёный, кто чистый, тот окунался.

Путята вопросил:

– Не отложить ли на завтра? Темняется.

Добрыня не согласился.

– Сегодня покончить надобно. Хоть до утра крестить будем, а сегодня окрестим. Костры по берегам разведём.

Иоаким добавил:

– Всех заново крестить. Пускай из воды к священникам подходят. Те над каждым молитву прочитают и крест дадут. У кого крест будет, тот и крещёный. Я велю священству, что делать, – с этими словами епископ направился к ближайшему попу.

Путята присвистнул. Ежели каждый новгородец станет крест целовать, да попы над каждым молитву читать, и впрямь до утра проканителятся.

4

Третий день вспоминался смутно и обрывочно. Обрывки воспоминаний, разделённые провалами, плохо стыковались между собой. По прошествии времени Рудинец долго удивлялся, как остался жив в том кроваво-огненном хаосе. Какой бог сберёг его?

С приближающихся лодий кметы метали огненные стрелы. Начавшиеся пожары тушить было некому. С берега в лодии летели стрелы, но кметы прикрывались щитами. В утреннем свете было хорошо видно, что берег обороняют не ротники, а кое-как вооружённые жители. Да на третий день то стало ведомо из расспросов. Потому лодии не сбавляли ход. Со стрелой в груди упал Павно. Ещё два славенца корчились на вымоле. Укрываясь от метких стрел, ратники отступили за пристанские постройки, дружинники пристали к берегу и горохом посыпались с лодий. То была не битва, а резня. Одинец без щита, с одним мечом, схватился с двумя дружинниками и вскоре пал зарубленный. У Рудинца закончились стрелы, да и было довольно сомнительно, что его стрельба нанесла мало-мальский урон противнику. Отбиваясь от дружинников, схватил подвернувшийся дрын и махал им из стороны в сторону. Но схватка длилась недолго, один удар меча рассёк бедро, другой пропорол бок. Рудинец упал, приготовившись увидеть Навь. Очнулся, когда кто-то холстяными полосами затягивал раны. Тело было вялым, непослушным и мокрым от крови, в ушах стоял звон. Потом его куда-то понесли, и на этом он впал в беспамятство. В следующий раз очнулся в незнакомом дворе от нестерпимого жара. Горела изба, одрины, даже тын. Чья-то сердобольная душа сжалилась над раненым, и его вынесли из огня и зачем-то бросили в реку. Он не утонул, окунув в воду, его вынесли на берег. С трудом Рудинец расслышал непонятное бормотание, разлепил глаза, пытаясь рассмотреть говорившего, но всё поплыло в туманной мути.

Та масса вооружённых людей, что прибыла в Новгород прокладывать путь Славе Господней, состояла из русичей. И хотя ходили уже князь на князя, Игорь на Мала, Ярополк на Олега, Владимир на Ярополка, Русь ещё не заливалась кровавыми слезами от княжеских междоусобиц. И всё же поход на русский город Новгород не являлся чем-то из ряда вон выходящим. Помнили дружинники, те, что постарше, поход на восставших против киевского князя вятичей, радимичей. С того похода на реку Пищану гуляло по Руси присловье: «Радимичи волчьего хвоста бегают». Новгородцы воспротивились воле княжьей, и в праве князя наказать своевольников. О том же и попы говорят, у князя власть от бога, а стало быть, и покоряться ему во всём надобно. Но и без поповских указок чтила дружина своего князя. Двадцатишестилетний князь был щедр, удачлив, заботлив. Все походы Владимира завершались победой, никто не мог устоять против сына Святослава, ни ляхи, ни булгары, ни хазары. А с ромеями и вовсе бескровно, без брани мирный ряд установил. Ромеи хитры, про то ещё прадеды ведали. Сами воевать не станут, так стравят с кем-нибудь, чужими руками жар загребут. Знать, не скудоумен их князь, коли с басилевсами мир наладил. За нынешний, Корсунский поход, дружина особо чтила князя. Что для князя сотня-другая, да хоть и тысяча кметов? Одни полягут, других наберёт. Но не стал Владимир зазря наполнять крепостные рвы телами дружинников, хитростью овладел Корсунем. То дружине любо. Нет, не скуден, не скуден князь умом. Коли отринул Перуна, не принял ни жидовскую, ни мерзкую бохмичскую веру, ни с латынянами не сговорился, а утвердился в правой греческой вере, знать, в том польза земле Руськой. Не впопыхах, не спьяну избрал веру, а добре розмыслив. Правду сказать, хоть и верили князю, многие крестились с опаской. Да опаска пустой оказалась. Как до крещения жили, так и теперь живут. Перед трапезой десятники молитвы пробормочут, дружина крестом себя осенит, да попы иной раз беседы о вере затеют, но без надоедства, дружине не до молитв. Вот и вся докука. Потому считали дружинники новгородцев упрямыми своевольниками, из гордыни, по глупости затеявших брань.

Окончательно стемнело. На обоих берегах запылали костры, освещавшие тёмную воду, полуголых людей, зябко окунавшихся в волны.

Крещение упорядочилось, дружинники загоняли людей в воду не скопом, но десятками. Окунувшись в холодную воду, вздрагивая от озноба, обхватив себя руками, новгородцы подходили к попам, выслушивали молитву, читаемую скороговоркой охрипшими голосами, целовали медный крест, получали нательный и разбредались по домам. Внезапно, заглушая плеск волн, поповское бормотанье, на воде послышался гомон, причитания, плач. Добрыня вгляделся: не бунтуют ли новгородцы вновь? Но нет, плач встречал приближающегося к мосту Перуна. Добрыня хмыкнул, прокричал с насмешкой:

– Что, безумные, жалеете о тех, кто сам себя оборонить не может? Какую пользу от них себе ждёте?

Налетел ветер, вздул костры, полетели искры, головешки. Одна упала на мост, раздался вопль:

– Перун палицу на мост метнул! Проклял нас Перун. Горе нам! Добрыня захохотал.

Долго жила легенда о проклятии Перуна. Сходились на Великом мосту новгородцы с левого и правого берега, с Софийской и Торговой стороны. Каждая сторона доказывала свою правоту. Бились друг с другом, как с лютым ворогом, до крови, до увечий, до смертоубийства – кулаками, дубьём, засапожниками. Не простил Перун измены, наказал новгородцев разногласиями.

И день тот запомнили новгородцы. Ещё в десятом поколении вспоминали: «Крестил Добрыня Новгород огнём, а Путята мечом».