Во имя отца и сына - Шевцов Иван Михайлович

Емельян смотрел в его грустные, как-то сразу потухшие глаза и понимал: искренне говорит. Слова Герцовича растрогали Глебова, он встал, протянул старику руку:

- Спасибо вам, Арон Маркович. Я очень рад нашей встрече, понимаю вас, верю вам. Сердечное спасибо.

Елена Ивановна старалась сделать все, чтобы облегчить переживания мужа. Именно в ее моральной поддержке, поддержке друга больше всего сейчас нуждался Емельян. И когда Герцович ушел, он спросил жену:

- Ты уже читала?

- Конечно. Это возмутительно! И главное, все ведь отлично понимают, что это фальшивки. Уж слишком подозрительно это совпадение: в двух газетах одновременно.

- Но ты теперь понимаешь, какая это сила? - спросил он, внимательно глядя на жену.

Елена Ивановна увидела, что в глазах мужа, когда-то ясных, доверчивых, погас этот светлый блеск; теперь в них зажигались другие огоньки: иронии, сомнений, настороженности, а на лице у рта пролегли две глубокие борозды душевного страдания.

- Грубая ругань никогда не была признаком силы, - ответила Елена Ивановна. - А вообще, ты должен гордиться. Коль они начали стрелять по тебе залпами, да еще из таких орудий, как печать, то, видимо, ты для них серьезный противник. По воробьям из пушек не палят.

Емельян рассказал ей о разговоре с Черновым и с Грищенко.

- Ну и что, пойдешь работать в школу, - успокаивала жена. - Сейчас в школе очень нужны настоящие коммунисты. Борьба проникла и в школу. Нет, это будет совсем здорово, если тебя назначат в школу.

- Все это верно, Леночка. Но прежде я должен реабилитироваться.

В кухню вошли дети.

- Папа, - сказала Любаша, - нам задали сочинение на тему "Каким был Ленин?".

- Ну вот и опиши, каким ты его представляешь. Ты читала книги о Ленине? - спросил отец, привлекая к себе дочурку. - Кино смотрела?

- Да. Это я знаю. А мне интересно, каким ты его представляешь.

- Доченька, но ведь сочинение задали не папе, а тебе. И потом папа устал, - вмешалась Елена Ивановна.

Может, в ином случае Емельян и не стал бы опекать дочь: он приучал ребят думать самостоятельно и никогда не решал за них задачи. Но тут особая тема. Да и Любаша не просит помочь ей написать сочинение, а скорее, себя проверяет.

"Каким был Ленин?" - задумался Глебов. Дети смотрели на отца с глубоким вниманием: Любочка - сосредоточенно, Русик - с настороженностью. Он сказал, скорее отвечая самому себе, чем детям:

- Ленин был великий, мудрый и очень скромный. Он никому не позволял превозносить свою личность, старался не выделяться среди других. Он был чуток и внимателен к людям, непримирим с врагами и верен друзьям. Он не мог назвать какого-нибудь человека своим другом, а потом оплевать этого друга. У него слова никогда не расходились с делами. Он не принимал необдуманных решений, не действовал единолично. Он умел терпеливо и внимательно выслушивать советы других, критику и замечания в свой адрес. Он считался с мнением даже своих противников. Владимир Ильич любил простых людей. Он доверял людям, он был прост в обращении, бережлив. Однажды рабочие прислали ему в подарок болотные сапоги. Владимир Ильич поблагодарил рабочих за подарок, но велел эти сапоги передать для Красной Армии.

- Зачем? - не выдержал Русик.

- Потому что у него уже были одни такие сапоги. - И продолжил: - Ленин не терпел вокруг себя разных временщиков.

- А кто такие временщики? - снова спросил сын.

Емельян задумался: как бы это объяснить ему? Но мальчик задал новый вопрос:

- Они что, временные?

- Они-то временные, но успевают порой сделать столько зла, что на десятилетия хватает. Какой-нибудь подхалим вотрется в доверие к государственному человеку и безобразничает.

- Папа, вот ты говоришь, что Ленин не терпел этих самых… ну… временщиков.

- Да, да… Владимиру Ильичу было чуждо бахвальство, зазнайство. Он трезво оценивал успехи и не боялся критиковать недостатки. И все его сочинения, несколько десятков томов, написаны им самим, его рукой.

- Папа, но все, что ты сказал, это обыкновенное. Ну, понимаешь, каждый так должен. Разве можно иначе?

- Оказывается, Любаша, можно, да еще как можно, к нашему несчастью, - ответил Емельян. - В том и есть величие Ленина, что он обыкновенный, простой, всем людям понятный, как правда, как сама жизнь.

- Папа, а каким был дедушка, твой папа? - вдруг спросил Русик, сверкая глазенками. - Ты мне никогда не рассказывал.

Неожиданный вопрос сына глубоко растрогал Емельяна. Он погладил мальчика по головке, подхватил его и, подняв к потолку, посадил к себе на колени.

- Твой дедушка в революции участвовал, царский дворец штурмовал, Советскую власть для нас с тобой добывал. Он был настоящий человек, храбрый и честный.

- Как Ленин, - утвердительно сказал мальчик. - А кто его убил?

- Враги Советской власти.

- А их поймали?

- Одних поймали, а другие еще бродят по земле.

- А когда и их поймают?

- Когда-нибудь. Вот ты подрастешь и займешься этим. Хорошо? Ну а теперь пора спать. Уроки приготовил?

- Все. Только ты про дедушку мало рассказал.

- В другой раз.

Дети ушли спать, а Емельян остался вдвоем с женой. Елена Ивановна села напротив мужа, положила на его руку свою и посмотрела в глаза с проникновенной теплотой:

- Мне кажется, ты очень переживаешь.

- Как тебе сказать, - начал Емельян, понимая, что жена просто хочет успокоить его. - Конечно, неприятно.

- Борьба, дорогой мой. А ты что ж думал? Разве ты не знал, на что идешь? Знал. Разве не знал коварство, организованность и силу своего противника? Тоже знал. Так зачем же расстраиваться? И какой же солдат отчаивается при первом же поражении?

Емельян вздохнул тихо и задумчиво. Потом посмотрел в глаза жены, улыбнулся, прошептал:

- Устала ты. Пойди отдохни.

Глебов и сам устал, хотя и не очень ощущал утомление. Он чувствовал, как горят уши, лицо, мечутся мысли, не могут угомониться после внезапного и такого сильного потрясения. Ему все еще не верилось, что послезавтра придется уходить с завода навсегда, проститься с коллективом, к которому он привык, с работой, которую любил, уйти оклеветанным, сраженным злодейским ударом из-за угла, под улюлюканье подлецов. Нет, что-то надо предпринять, безотлагательно, завтра же. А может, сегодня. В его распоряжении всего один день. Обратиться в горком. Там наверняка сумеют разобраться. Но станут ли поправлять Чернова - старого партийного работника? "Нет, все это не то, не то", - морщась, говорил сам себе Глебов, не находя для себя какого-то твердого, ясного решения. Может, лучше уйти от этих гнетущих, испепеляющих мозг мыслей, чем-то отвлечься, успокоиться и отдохнуть? Он подошел к стеллажам и рассеянно посмотрел на книги. Взгляд остановился на книге в кирпичного цвета переплете - "Хождение по мукам". Название показалось созвучным его состоянию. Глебов любил эту книгу, как вообще любил Алексея Толстого. Достал ее и прилег на диван, включив у изголовья настольную лампу. Начал читать бегло, абзацами. И уже на второй странице глаза его замедлили бег по строкам, а мысли пристрастно впивались в текст:

"Дух разрушения был во всем, пропитывая смертельным ядом и грандиозные биржевые махинации знаменитого Сашки Сакельмана, и мрачную злобу рабочего на сталелитейном заводе, и вывихнутые мечты модной поэтессы, сидящей в пятом часу утра в аристократическом подвале "Красные бубенцы", - и даже те, кому нужно было бороться с этим разрушением, сами того не понимая, делали все, чтобы усилить его и обострить.

То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком, никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности.

Девушки скрывали свою невинность, супруги - верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения - признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникавшие в один сезон из небытия. Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными".