1941. Совсем другая война (сборник) - Андрей Буровский

Хильгер подчеркивал, что Гитлер делал эти заявления перед своим ближайшим окружением, и обстоятельства, при которых фюрер высказывался подобным образом, не оставляли сомнений в том, что он действительно верил в то, что говорил.

Я расцениваю сообщение Хильгера как важнейшее. Но не подлежит сомнению и то, что Гитлер — по причинам, рассмотрение которых я здесь вывожу за скобки, но о которых писал в своих книгах неоднократно, — к концу апреля 1941 года принял окончательное решение о превентивном ударе по СССР летом 1941 года.

Ответ на вопрос, почему Гитлер пошел на это, действительно перерастает рамки и тему небольшой статьи. И я лишь отмечу, что решение Гитлера воевать с Россией одной причиной не объяснишь, а среди значащих причин можно назвать, в частности, такие, как серьезное открытое антисоветское и антирусское давление на Гитлера в рейхе и извне; открытое антинацистское и антигерманское давление на Сталина в СССР; недооценку Сталиным потенциала так и не состоявшейся личной его встречи с Гитлером; неопределенная линия в действиях СССР по отношению к Германии и ее англосаксонским противникам; неумная советская политика весны 1941 года на Балканах; открытое и скрытое провоцирование Сталина и Гитлера силами, порой антагонистическими по отношению друг к другу, но сходящимися в своем желании стравить две потенциально ведущие державы мира.

То есть причин, не только субъективных, но и объективных, для нападения в 1941 году у Гитлера хватало. Однако при любой обоснованности мотивации к нападению немцы и фюрер могли бы понять, что вся она нейтрализуется одним принципиальным соображением: в оборонительной войне Россия непобедима. Непобедима при любом, даже самом удачном для агрессора, первоначальном развитии событий.

В таком заявлении нет ни мистики, ни фатальной предопределенности, ни недооценки силы Германии. Для того чтобы эта истина была осознана как истина, народам СССР пришлось приложить гигантские усилия на полях битв и в тылу. То есть окончательная победа России не была автоматически запрограммирована так, что нашим отцам и дедам не требовалось героически и самоотверженно действовать самим. Противник был не слаб, а силен, и одолеть его можно было только еще большей силой. Однако из всестороннего анализа ситуации объективный аналитик мог сделать один вывод. Тот, который давно сделал и оставил в наследство немцам «железный» канцлер Бисмарк: Германии с Россией надо не воевать, а дружить, если Германия не хочет потерпеть поражение.

По свидетельству (уже послевоенному) генерала Гюнтера Блюментрита, фельдмаршал фон Рундштедт в мае 1941 года сказал:

«Война с Россией — бессмысленная затея, которая, на мой взгляд, не может иметь счастливого конца. Но если по политическим причинам война неизбежна, мы должны согласиться, что ее нельзя выиграть в течение одной лишь летней кампании…»

Далее Рундштедт рассуждал о русских пространствах, о необходимости подготовиться к длительной войне и т. д., но коль уж он был таким прозорливым стратегом, то мог бы со спокойной совестью заключить, что, поскольку за одно лето Советский Союз не разобьешь, а ко второму лету, а уж тем более — к третьему ни о каких шансах на победу Германии говорить не приходится, то надо сразу — еще до войны — отставить в сторону как нереальные все планы вторжения в Россию и думать над тем, как обеспечить с Россией прочные дружественные отношения.

Впрочем, спокойной совесть у Рундштедта, Блюментрита, Манштейна, Гальдера, Браухича и прочих высших генералов рейха была бы лишь в том случае, если бы они — коль уж они были такими стратегами — четко и согласованно, все вместе, заявили бы фюреру о невозможности их участия в походе на Россию, поскольку они не хотят и не могут принимать на себя ответственность за будущий крах рейха.

Никого бы за такие заявления Гитлер не расстрелял, а вот от планов войны, столкнувшись с открыто заявленной оппозицией генералитета, мог бы и отказаться.

Тот же генерал Блюментрит, перед войной начальник штаба 4-й армии, дислоцировавшейся в Польше, пишет, что до января 1941 года ни командующий армией фельдмаршал фон Клюге, ни его штаб не получали никаких указаний о подготовке войны с Россией. Лишь затем из штаба группы армий «Б» был получен некий приказ «с весьма осторожными формулировками, в которых намекалось на возможность кампании на Востоке, и было много туманных фраз и общих положений».

С другой стороны, полезно знать мнение англосакса С.Л.А. Маршалла, официального главного историка Европейского театра военных действий, который писал:

«Мнение Гитлера было решающим в Военном совете лишь потому, что большинство профессиональных военных поддерживало его и соглашалось с его решениями. Наиболее рискованные решения Гитлер принимал отнюдь не против воли большинства немецких военных руководителей — многие разделяли его взгляды до конца…»

Что ж, тут сложно с чем-то не согласиться. Но, так или иначе, Гитлер решил воевать с Россией. И именно в

1941 году. Тот же Хильгер пишет, что германский посол Шуленбург, вернувшись 30 апреля 1941 года из Берлина после встречи с Гитлером, уже в аэропорту шепотом сообщил: «Жребий брошен. Война с Россией — решенное дело!»

При этом Шуленбург и Хильгер понимали, что это, скорее всего, означает начало конца рейха. Однако их шеф, глава германского МИДа (аусамта) Иоахим фон Риббентроп, тоже, пожалуй, это понимал. Если бы было иначе, то почему тогда во время беседы с советским послом Деканозовым, когда Риббентроп сообщал ему об объявлении войны, с шефа аусамта градом катился холодный пот, а в глазах стояли слезы? Это сообщал сам Деканозов, причем в обстановке неофициальной.

Да и редко цитируемое «записными» историками письмо Гитлера Муссолини от 21 июня 1941 года выдает огромные колебания фюрера относительно успешного исхода Восточного похода. Гитлер и сознавал, что испытывает судьбу, и не видел для себя иного выхода в ситуации, которая сложилась к лету 1941 года. Увы, можно лишь сожалеть, что Сталин не дал тогда Гитлеру четких доказательств возможности иного — устойчиво мирного, «седлового», — варианта. А ведь мог, мог в 1941 году реализоваться германо-советский вариант Тильзитского мира, когда Сталин и Гитлер, посмотрев друг другу в глаза, спросили бы друг друга: «А из-за чего мы собираемся воевать?»

Реально вышло иначе, и, возвращаясь в преддверии войны и к мемуарам Хильгера, напомню также, что в мае 1941 года Хильгер имел разговор на тему возможной войны с помощником военного атташе полковником Кребсом — знатоком потенциала России. Хильгер сказал Кребсу, только что возвратившемуся из Германии, что если в слухах о войне есть доля истины, то обязанность военных — объяснить Гитлеру, что война против СССР приведет к крушению рейха. Кребс в ответ пожаловался, что фюрер больше не слушает офицеров Генерального штаба, которые отговаривали его от Французской кампании.

Последующие успехи Вермахта летом 1941 года привели многих сомневающихся в мажорное настроение, однако даже тогда — не всех. Ведь итоги объективного анализа — если это объективный анализ — не зависят от текущей конъюнктуры. Он потому и является объективным, что учитывает все факторы, в том числе и долговременные. И вот как раз всесторонний анализ не мог не убеждать компетентных экспертов в неизбежном конечном «русском» крахе Третьего рейха. При этом надо помнить, что основная масса полностью адекватных экспертов находилась в то время в СССР и в Германии. Сталин, безусловно, входил в число таких экспертов, и поэтому его уверенность в конечной победе, как и непреходящий скепсис того же Шуленбурга в отношении самых блестящих германских побед 1941 года, базировалась на точном знании и умении делать выводы, а не только на чувстве патриотизма Сталина и якобы недостатке такового у Шуленбурга.

Сталин был советским патриотом, Шуленбург любил Германию, но в стратегической оценке начавшегося советско-германского военного противостояния и в прогнозировании его конечных результатов Сталин и Шуленбург не расходились, потому что оба хорошо понимали ситуацию и знали возможности обеих держав.

В принципе Гитлер, как глава государства, их тоже мог и даже обязан был знать. Компетентный лидер, оценивая шансы своей страны на победу в войне с другой страной (или блоком стран), должен взвесить ряд моментов, но прежде всего характер социума и устойчивость социального строя противника; его экономический потенциал; его сырьевые, ресурсные возможности; географические и климатические особенности будущего театра военных действий.

Кроме того, надо было оценить уровень вооруженности противника, качество его вооружений и войск, его возможности по обретению союзников.

Надо было оценить также силу взаимных связей всех этих факторов, совокупность которых определяла успех в войне или поражение.