Скиппи умирает - Пол Мюррей

Скиппи застывает у стены рядом с магазином кухонных приборов.

— Дэнни?

— Да.

— Честно сказать, я был потрясен тем, что услышал. Ну я же знаю, как ты мечтал об этих соревнованиях.

— Ну да…

— Что — “ну да”?

— Я немножко устал от всего этого.

— Устал?

— Да.

— Устал от плавания?

— Да.

Они словно кружат один вокруг другого в каком-то воображаемом месте — это и не торговый центр, и не офис: Скиппи представляет себе поляну в зимнем лесу, где верхушки голых деревьев освещены солнцем.

— Да, меня очень это удивило, — медленно продолжает отец. — Ты ведь всегда так любил плавать — чуть ли не с младенчества.

Из динамиков сверху, будто нервно-паралитический газ, начинают литься звуки свирели: “Там, в яслях”. Скиппи внезапно чувствует, на него наваливается огромная тяжесть; она давит и на весь торговый центр, тянет куда-то в одну невидимую точку внизу.

— Твой тренер тоже удивлен. Он говорит, что у тебя талант. Феноменальный врожденный талант к плаванию — вот как он выразился.

Отец умолкает, но Скиппи ничего не отвечает. Он уже понимает, к чему идет дело, и знает, что этого не остановить. Вокруг него стены торгового центра начинают дрожать.

— Его мучил один вопрос: может быть, это он виноват? Может быть, он был слишком строг к тебе на тренировках? Ну, я сказал ему, что ты никогда не жаловался мне на это.

Шурупы выкручиваются из отверстий, балки скрипят.

— Он говорил, что ты сослался на личные причины.

Все вибрирует, как будто торговый центр превратился в один большой камертон.

— Дэнни, я рассказал ему о твоей маме.

Скиппи закрывает глаза.

— Я должен был это сделать, Скиппи. Должен.

Окна взрываются, огромные рифы каменной кладки обрушиваются сверху, стены торгового центра складываются гармошкой.

— Я знаю — у нас с тобой был уговор, и все такое. Но я часто задавал себе вопрос, правильно ли я с тобой поступил, сынок. Ну, понимаешь, в школе ведь разные люди, там целая система, которая как-то помогает тебе держаться, справляться с чувствами. Мне надо было сказать тебе… Не знаю, просто… — Отец безнадежно опускает руки, и оба они, и Скиппи, и отец, валятся на землю с простреленной головой. — У меня такое чувство, будто я тебя предал, сынок. И мне очень жаль. Мне так жаль, Дэнни.

Где-то в застекленном пространстве, расцвеченном рождественскими красками, у двери магазина игр, гримасничает Марио, знаками спрашивая у Скиппи: это она? Скиппи изображает на лице нечто вроде улыбки и машет ему в ответ.

— Ну так вот — твой мистер Рош, похоже, был поражен. Но он сказал, что это многое объясняет в твоем поведении в последнее время. Он сказал, теперь понятно, почему ты все время был как бы под напряжением. Но еще он сказал — и тут я с ним согласен, — что хуже всего, если ты смиришься с тем, что это напряжение помешает тебе заниматься любимым делом.

Скиппи молча кивает. Он чудом держится на ногах: кровь стучит в висках, а звезды носятся туда-сюда по торговому центру, проскакивая сквозь тела покупателей, которые превращаются в блеклые негативы за яркими полосами.

— Он говорит — похоже, он хороший человек, действительно порядочный, он когда-то отлично играл в регби, ты знаешь об этом? Ну так вот, он… Уж ему-то все известно о том, как можно упустить свой шанс, так он мне сказал. Он знает все и про шансы, и про потенциал… А ты — ты же любишь плавание, Дэн. Ты всегда любил плавать. Господи, я рассказал ему, как мы привели тебя в бассейн, когда тебе был всего годик, и ты принялся плескаться там, как… как дельфин! — Отец смеется своим воспоминаниям. — Я знаю, как ты переживаешь из-за мамы. Наверное, невозможно продолжать жить нормальной жизнью, пока все это тянется. Но ты же сам знаешь, как ей хотелось попасть на завтрашние соревнования, как она старалась собрать все силы, чтобы увидеть тебя. Если бы она хоть на секунду подумала, что ты решил бросить занятия из-за нее, что после всей этой подготовки ты бросил плавание из-за нее… Знаешь, это ужасно бы ее огорчило, сынок.

О боже.

— Я не собираюсь на тебя давить. Какое бы решение ты ни принял — я поддержу его, и твой тренер тоже. Он не будет рассказывать об этом никому в школе, и не станет больше говорить с тобой об этом, если ты сам не захочешь. Но он хочет, чтобы ты знал: если ты все-таки передумаешь, для тебя есть место в автобусе.

— Вы не приедете. — Он уже заранее знает ответ.

— Мы не можем, Дэнни. Я знаю: я обещал, и мне очень тяжело, что я не могу сдержать обещание. Но доктор Гульбенкян говорит, это было бы неразумно. Вот прямо сейчас он говорит, что не советовал бы ехать. А я не… Я не хочу сейчас уезжать далеко от дома. Извини, сынок, это правда. Но тебе же не обязательно мое присутствие, чтобы развлекаться, верно?

— Кто это звонил? Лори? — спрашивают приятели, когда Скиппи возвращается в магазин.

Он мотает головой:

— Да нет, это отец. Хотел пожелать мне удачи на завтра.

— Чемпионам удача ни к чему! — заявляет Джефф Спроук.

Вскоре они уходят, зигзагом сбегая по эскалатору. Человек в цилиндре и белых перчатках неохотно выдает им пробные шоколадки с серебряного подноса. У раздвижных дверей собрались исполнители рождественских гимнов; взявшись за руки, они раскачиваются и поют: “Зимняя страна чудес…”

— На борьбу с раком! — Один из этой толпы, молодой человек в очках и зеленом анораке, сует прямо под нос Скиппи ведерко, потом говорит: — Прошу прощенья, — и убирает ведерко.

Когда они возвращаются в школу, нехорошее чувство все нарастает и нарастает. Таблетки взывают из-под подушки. Не включаются тормоза, Скиппи? Да вот же они — стоит руку протянуть! Разве ты не хочешь снова стать Дэниелботом? Хладнокровным и невозмутимым?

Ты набираешь номер Лори, но попадаешь прямо на голосовую почту.

— Она тебе еще не звонила, Скиппи?

— Нет еще.

— Может, у нее деньги на счете кончились?

— Ну, вот мы и приехали, — ядовито говорит Деннис.

— Что ты этим хочешь сказать?

Деннис помалкивает, смотрит в окно.

— Она позвонит, — говоришь ты.

Расписание отца Грина составлено так, что по пятницам уроки у него заканчиваются после двух часов; обычно он сидит у себя в кабинете, выполняет различные административные обязанности, связанные с его благотворительной деятельностью. Сегодня он созванивался с кондитерской фабрикой, пытался договориться о пожертвовании для рождественских подарков беднякам. Раньше эта компания всегда щедро жертвовала свою продукцию, но теперь тот человек, с которым отец Грин имел дело, уволился, а занявший его должность сотрудник — моложе, со скучающим голосом — сообщает ему, что все пожертвования сопровождаются рекламой и эту работу отдали “на сторону”, другой компании. Тогда отец Грин звонит в эту другую компанию и разговаривает с какой-то женщиной, которая вообще не понимает, о чем он толкует. Реклама на майках? Освещение по телевизору? Поддержка знаменитостями? Да нет, речь всего лишь о пожертвовании печенья в пользу жителей бедных кварталов, объясняет ей отец Грин. А, нет, в таком случае решение принимает сама кондитерская фабрика, говорит женщина и, постучав по клавиатуре, сообщает ему имя того самого сотрудника, с которым священник недавно говорил.

Он смотрит на часы. Двадцать минут четвертого. Скоро закончатся уроки.

Джером.

Включив чайник, он садится за стол и достает из ящика корреспонденцию.

Я слышу, как у тебя бьется сердце, Джером. Когда оно билось так сильно в последний раз?

Стариковский почерк, жалобный и шаткий. Он тянется через стол за очками для чтения.

В Африке?

Чайник вскипел. Священник наливает кипяток в чашку, опускает туда пакетик с чаем, наблюдает, как воду начинают окрашивать клубящиеся коричневатые струйки.

Он знает о твоем желании, Джером. Он дрожит всякий раз, как ты смотришь на него. Он так прекрасен, так не похож на других, он так отчаянно тянется к любви.

Он вынимает ложечкой чайный пакетик, наливает в чашку молока — совсем капельку — из небольшого картонного пакетика.

Ты покажешь ему, как нужно паковать корзины, в каком порядке укладывать все предметы. Он опустится на колени и будет тихонько работать, пока ты будешь читать здесь отчеты. А потом ты рассеянно начнешь гладить его по волосам. Он не станет ни протестовать, ни жаловаться. Нет, через некоторое время он прижмется головой к твоему бедру, ты увидишь, как вспорхнут его ресницы, как закроются его глаза… А потом ты засунешь ему прямо в его маленький розовый бутон, на этом столе, да, ты овладеешь им!

Чашка опрокидывается, чай выплескивается на лак, размывает строчки, написанные прихожанами…