Язычники - Сергей Другаль

Катер, если помните, стоял на уютном пригорке, и мы, оставив капсулы неподалеку, пошли к нему и шли, пока не уперлись в упругое силовое поле защиты. Тут Вася, откинув шлем за спину, снял перчатки, расставил руки и вдавился всем телом в защитный слой. Слой сам не виден, но зато видно было, как Васина фигура стоит под углом в сорок пять градусов, ни на что не опираясь. Нет, Вася знал, что инородное тело не может пройти через силовое поле, но нам надо было попасть на катер, и это можно было сделать, подключив к силовому полю собственное психополе. При этом появлялись местные возмущения и в защитном слое образовывался канал, достаточный для прохода человека. Мы пользовались этим способом крайне редко и только в аварийных ситуациях. Как правило, для образования прохода нужно было суммарное психическое воздействие как минимум четырех десантников… Вася не обратился ко мне за помощью, Вася сосредоточился и справился один и даже не взопрел. Он стал легендарным уже при жизни, наш Вася. Он силой своей несгибаемой воли гнул подковы, которые мы доставали для него, когда удавалось…

На катере я тотчас кинулся к пульту защиты, увидел все шесть, включая уже и свой собственный, зеленых огоньков и вздохнул с облегчением: похоже, мы с Васей успели. Мы вылезли из громоздких скафандров, поскольку на Сирене человек не нуждался ни в газовой, ни в биологической, ни в температурной, ни в радиационной защите. Планета была добра к живому.

На голографической рельефной карте, занимающей почти весь круглый стол в кают-компании, хорошо были видны прилегающие окрестности, до которых напрямую бил луч лазерного локатора. Мы увидели четыре огонька в одной кучке неподалеку от катера.

— Идем туда, — говорю я Васе. — Смотрим, но пока ни во что не вмешиваемся.

Сняли защиту, чтобы Вася по возвращении больше не напрягался, и пошли. Кругом раздолье, красота несусветная. Кущи райские растут, и всего в меру: и пейзажа, и фауны — тютелька в тютельку. Цветы разноцветные цветут, пташки изящные летают, и каждая в клюве пушинку тащит.

Глядим, луг заливной, а на лугу — великий Космос! — киберы наши идут четверо в ряд и траву косами косят. И каждый в такт взмаху хэкает этак, будто выдыхает. Постояли мы с Васей прищурившись, в бинокль окрестности обозрели и видим: космофизик наш, который фотогеничный, голый по пояс и в глине от пяток до бороды своей рыжей, какой-то непотребный кособокий сарай, вроде хлева, глиной обмазывает. Мастерок у него в руке так и мелькает, а у ног ведро с этой самой жидкой глиной стоит.

Мы с Васей разом упали, а дальше все ползком и перебежками. Туда, где за кустами Лев голосил: «Ой да зазнобило». Подползли. Лева стоит этаким бардом, гитара через плечо на муаровой ленте, одна нога на пенек поставлена. На свежий, между прочим, пенек, не спиленный, а срезанный лазерным резаком, что видно по отсутствию опилок. С тех пор как на Земле от заготовки зеленого друга отказались, повреждать растения на других планетах без особой на то нужды в среде десантников считается неэтичным. Полагаю, у них дерево на постройку сарая пошло… А памятный браслет у Левы на левой руке драгоценно поблескивает, неподалеку же в тенечке довольно жмурятся три незнакомые животинки. Двое лежат в фривольных позах на ковриках из мягкого пуха, третья — Льву по плечо — стоит и шевелит усами, в беспорядке растущими на жирной морде. Глазки этак благодушно поблескивают. Птички разноцветные над ними летают, случайных мошек ловят. Идиллическая, черт побери, картина, радость миробля…

Капитан надолго замолчал. В сумерках мы не видели его лица, а свет зажигать не хотелось. Я уж было подумал, что он заснул, но тут капитан ясным и грустным голосом сказал, что о том, что было дальше, лучше может рассказать Вася Рамодин, которому он в интересах истины и передает слово. И пусть Вася не стесняется, словно его, капитана, здесь нет. Я от себя добавил, что Вася может настолько не стесняться, словно и меня здесь тоже нет. Тему о том, что Вася может ну совершенно не стесняться, мы с капитаном жевали до тех пор, пока Вася не стал от злости светиться в темноте. Тогда мы замолкли, а Вася начал в привычной для нас мужественной тональности. Надо отдать должное, он быстро овладел собой.

— Я никому не давал оснований, — Вася засопел, — сомневаться в моей деликатности. Но из песни слова не выкинуть. Как было, так оно и было. Лежим мы с капитаном, смотрим. И чем больше смотрим, тем меньше понимаем. Киберы, которые должны собранные образцы сортировать, косовицу устроили, планетолог с чего-то залез на дерево и ветки ножом срубает, у космофизика уже и брови в желтой глине от усердия. А тут вдруг Лев грянул плясовую, весьма темпераментно выкрикивая междометия: «Эх! Эх!»

Я, конечно, удивился: с какой бы стати? Хочу поделиться с капитаном, а он ритмично так задергался весь, вскочил — и вприсядку. У меня, верите, волосы дыбом стали. Более идиотского зрелища я не видел, извините. Капитан до Льва доплясал и такое вокруг пузатых начал выделывать, что и вообразить невозможно. Те, которые лежали на ковриках, сели, на капитана голубыми глазками сонно моргают и хоботками поводят. Хобот так себе, если в два кулака впритык взять, то собаке на один укус останется, не более. Я еще лапки верхние рассмотреть успел. Они их крест-накрест на пузе сложили. Маленькие лапки, но, видать, загребущие… Лев и ухом не повел, увидев капитана, и даже еще наподдал на гитаре.

Я, помню, засуетился, закричал что-то, стал у Льва гитару отбирать и вообще потерял лицо. А капитан мне с придыханием: «Ремонтник Рамодин, займитесь делом! Вы своим поведением беспокоите господ. Если вы не в состоянии удовлетворять их духовные запросы, то помогите своему товарищу строить дворец!» — и на этот сарай широким жестом показывает.

Сроду мне выговоров не устраивали, но я на это и внимания не обратил. Только застряло в мозгу непривычное слово «господа». Действительно, думаю, почему бы и не помочь? Словно во сне подошел я к сараю и на стенке, на мокрой глине, пальцем написал: «Здесь был Вася». Отошел в сторонку, прочитал, и такая жуть меня взяла, такая тоска неуемная, что заплакал я и поплелся на катер в одиночку, спотыкаясь о задники собственных башмаков. И никто меня не окликнул.

На катере побрел я в камбуз, налил в блюдечко масло подсолнечное, разрезал луковицу на четыре дольки, посолил кусок ржаного хлеба и съел его с луковицей, макая в масло. Съел и обрел способность рассуждать. Сначала о пустяках, ироде того что все мы господа своей судьбы и в этом смысле я не против слова «господа». Но оно имеет и другой, какой-то поганый смысл. Думаю, что капитан не шутил и даже был зол на меня. С другой стороны… почему с другой, я не знаю, но, с другой стороны, Лев пел с радостью. Биолог, я заметил краем глаза, тоже не без удовольствия чесал живот байбаку. Все трудились вроде по собственной воле. Тут я кстати вспомнил о птичках — у каждой в клюве пушинка — и о ковриках, мягких даже на взгляд… А на Земле есть такие птички — ткачики. Целое семейство…