Когда птицы молчат (СИ) - Unknown

С Владом все было гораздо сложнее. После того, как он привез Женю домой в тот злополучный день, он быстро собрал свои вещи и опять уехал к матери. Я пыталась сказать ему, что вовсе не планировала влюбляться в его босса, что до конца жизни вина будет жечь меня, что корю себя за слабую волю, невозможность противиться своим желаниям, но он только стряхнул мою руку со своего плеча и бросил такой взгляд, что я поняла – я никогда не заслужу прощения, потому что его рана слишком глубока.

О Вронском я боялась что-то узнавать. Да и не у кого мне было спросить. Я могла бы позвонить ему на работу, но каждый раз, когда моя рука зависала над трубкой телефона, я останавливалась. К чему все это? Поговорить с ним я никогда больше не отважусь, узнавать о его делах не имело смысла – только бередить себе душу, выставлять себя на посмешище. Я должна была забыть его. Но каждый удар моего сердца не отзывался эхом в теле, он летел в пустоту, не слыша в ответ сильный, гулкий звук другого сердца. Это была песнь на двоих, и невзирая на все принятые мною решения, я не могла заставить свой внутренний радар перестать искать его в безликой уличной толпе, в тишине сереющих вечерних аллей, в окнах проезжающих машин. У меня не осталось ни одного совместного снимка, который бы тешил мои глаза, но моя память лелеяла отчетливые образы, как дорогое сокровище. С каждым днем краски на них становились все ярче, линии – четче, воображение дорисовывало то, что не могло удержать время. Я засыпала часами, стараясь прогнать безысходную тоску, навязчивые мысли о телефонном звонке, о звуке его голоса, пусть даже он скажет одно единственное «Алло». И каждый раз, глядя в темноту сквозь прозрачные шторы, я желала ему спокойной ночи.

До сих пор не знаю, откуда у меня взялось терпение, когда выслушивала истерику мамы и ее демонстративный хлопок дверью спальни, куда она убежала после того, как потерпели крах ее попытки меня образумить. Я стояла под дверью сорок минут, пытаясь уговорить ее выйти, умоляя не нервничать, сгорая от желания ощутить себя в ее всепрощающих объятиях. Но она не вышла. Папа поцеловал меня в лоб, когда я уходила.

Обиду, боль, страх, неуверенность, стыд – все эти эмоции я затолкала вглубь себя, в какое-то труднодоступное место, чтобы они не смогли сбить с ног, чтобы я сделала то, что задумала. Потом они еще захлестнут меня, переполняя до краев, но не сейчас.

Большую часть времени я нахожусь дома. Каждый день просматриваю объявления о работе, но ни одно меня не привлекает. Я больше не хочу тратить время впустую, хотя у меня почти нет никаких сбережений.

Я не волнуюсь на этот счет, хотя стоило бы. Я решила продать все свои драгоценности, а этого хватит, чтобы протянуть как-то пару месяцев.

Мы развелись с Владом шестнадцатого августа, ярким солнечным днем, когда город гудел и нервничал, а прохожим не было абсолютно никакого дела до двух раздавленных людей. Выйдя их здания суда, я не почувствовал ни облегчения, ни радости. Только тяжесть на совести и давление в груди. В руках трепетал лист А-4, на котором написано, что мы больше не муж и жена.

Лицо Влада было замкнутым. Я хотела сказать ему, как мне жаль, но не решилась. Слова ничего не значат, а боль сможет вылечить только время. Во всяком случае, я на это надеялась.

Он ушел, не оглядываясь. Я же долго смотрела ему вслед, всем сердцем желая, чтобы он был счастлив. Стояла, пока его фигура не скрылась за поворотом, подгоняемая настойчивыми порывами горячего ветра. Потом положила свидетельство в сумку и медленно пошла в другую сторону.

Теперь мы свободны, но кажется, будто земля ушла из под ног с последними осколками нашего брака. И нет ничего более зыбкого и ужасающего, чем время, наступающее сейчас, время неизвестности, неопределенности и полного крушения надежд.

Меня начинает все чаще посещать мысль, что мне следует уехать из города. Слишком много воспоминаний, слишком часто я вздрагиваю, когда вижу темноволосого мужчину, который разворотом плеч или каким-то движением напоминает мне Сергея. Когда эту случилось в последний раз, возле какого-то бутика в центре, и моя грудь едва не взорвалась, я решила взять свою волю в железный кулак и попытаться не вспоминать о нем сейчас, не думать, что он собирается вести под венец другую женщину, не гадать, какими словами он вспоминает меня и вспоминает ли вообще.

Моя мама почти отказалась от меня, хотя папа говорит, что она переживает и часто плачет. Когда я сообщила, что уволилась и ищу другую работу, он пытался неловко предложить мне деньги, но я не взяла. Вспомнила, как мама тыкала мне в лицо мою финансовую несостоятельность, и решила доказать обратное.

Попросила передать новости ей и еще сказать, что я и Женя очень скучаем. Папа издал странный звук и положил трубку. А через десять минут перезвонил и попросил о встрече, на которую пришел сам. Мы сидели в парке на лавочке, большую часть времени он молчал, но крепко держал меня за руку, пока Женя каталась на качелях. Мне почему-то показалось, что он таким образом просил у меня прощения за то, что не смог примирить нас с мамой, за то, что в том, как она отреагировала на мой поступок, есть и его вина.

Я первая позвонила Владу. Он отвечал односложно, но я была рада, что он взял трубку. Попросила его сходить с Женей на кулинарный праздник в ближайшие выходные. Прочитала объявление в одном кафе, что у них в воскресное утро проводятся развлекательные игры для детей. Они могут лепить из теста разные фигурки, могут попытаться сделать пиццу вместе с поваром или разукрасить торт. Он согласился.

Мы с Женей стали ближе. Я объясняю это многими факторами. Во-первых, после развода ушло напряжение, давившее на всех нас. Вечерами мы с ней вместе сидели на кухне, она помогала готовить ужин, рассказывала, как прошел ее день в садике. Детское сердце может легче переносить горе, если ничего не напоминает о причинах, вызвавших его.

Но иногда мы обе чувствовали перемены, и это было тяжело. Не слышно было привычных звуков работающего телевизора, который любил включать Влад, пока сидел за компьютером. Не клацала клавиатура. Не раздавался жуткий рингтон его мобильного. А место коротких реплик, которыми он обменивался с дочерью, заняли долгие телефонные разговоры.

Я старалась, как могла, чтобы она не чувствовала себя брошенной или одинокой. Постоянно говорила с ней на разные темы, пытаясь понять, насколько тяжело она переживает наш развод.

Возможно, именно потому, что боялась неопределенности, вызванной переменами, дочка стала тянуться ко мне, инстинктивно ища защиты, утешения.

Мы подолгу сидели вечерами на диване. Я обнимала ее и читала вслух сказки Ханса Кристиана Андерсена. Она частенько засыпала под них. Я переносила ее в постель, прижимая к себе тяжелое теплое тельце, укрывала одеялом и потом сидела на коленях у детской кровати, держась за ее теплую, маленькую ручку, легко целуя пальчики. Она спала спокойно и крепко.