Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру - Валерий Шубинский

Эстер хлопает в ладоши и говорит: “Ах, какая прелесть!”

Потом Яхонтов уходит.

Когда Wiktor’а Кибальчича спрашивают, как понравился ему Яхонтов, он говорит, что у Яхонтова своя манера читки, и ему хотелось бы послушать его целый вечер. Эстер говорит: “Я в него влюблена”. Wiktor говорит: “О, это очень просто, для этого не надо читать Пушкина”.

Тогда Эстер говорит: “Я влюблена не в него, а в его читку. Я влюблена в Пушкина”.

Тогда Wiktor говорит: “О! Я был в Москве и видел Пушкина. Трудно, чтобы он ответил на любовь”. (Wiktor говорит о памятнике.) Так Wiktor острил целый вечер.

<…>

Я сидел красный и неуклюжий и почти ничего не мог сказать. Все, что я говорил, было поразительно неинтересно. Я видел, как Эстер презирала меня.

<…>

Наконец, гости собрались уходить. Я нарочно переждал всех. Марсель сыграл мне что-то на рояле. Я простился и пошел. Эстер проводила меня до двери. У нее было очень неприятное лицо: чем-то озабоченное, не касающимся меня, а по отношению ко мне – недовольное. Я ничего не сказал ей. Она тоже. Мы только сказали: до свиданья. Я поцеловал ей руку. Она захлопнула дверь.

“Боже! – сказал я тогда. – Какая у нее блядская рожа!” Я сказал так про себя и побежал по лестнице вниз. Я сказал очень грубо. Но я люблю ее.

Однако эти отчаянные признания – прощальные. Хармс уже без всяких иллюзий смотрит на свою возлюбленную и видит ее такой, какая она была: распутной, развязной, немного нелепой мещаночкой. Встречи с Эстер, продолжающиеся и в следующие месяцы, не мешают другому роману, разворачивавшемуся как раз в это время.

Дружбе с Алисой Порет было уже несколько лет. Но в конце 1932 года эти отношения перешли в иное качество. Первый толчок произошел еще до ареста Хармса. Даниил и Алиса гуляли в зоопарке (нужно было срисовать пеликанов для очередной детской книги) – и там разыгралась такая сцена:

У вольера никого не было, кроме совершенно пьяного человека, который боролся с приступами тошноты и, обняв дерево, иногда некрасиво обнаруживал, что кроме водки он ел винегрет. Около него стояла девочка в красном пальто и плакала. Она была очень маленькая, и я сказала Хармсу: “Уведем ее от этого безобразия”. Я взяла ее за руку и, доведя до решетки, показала на птиц. Но они были очень далеко, и она все оглядывалась на отца. Тогда я приподняла ее и, перенеся через решетку, сказала: “Пойди, посмотри на птичек”. Она доверчиво и как-то очень быстро покатилась к основной группе огромных пеликанов. Несколько секунд они на нее смотрели, а потом, расправив длиннющие крылья и раскрыв пасти, заковыляли навстречу. Я сама оробела, но послала Хармса на выручку. Он передал мне свою трубку и, перепрыгнув через заборчик, в три прыжка догнал девочку и, схватив ее в охапку, вернул отцу, который ничего не заметил.

Прошло около недели, и Даниил Иванович сознался, что с этой минуты, когда я сказала девочке “пойди посмотри на птичек”, он стал ко мне как-то иначе относиться.

– Я к вам ходил и ничего, а теперь чего, и Бог знает, чем это закончится[293].

С ноября 1932 по март 1933 года Хармс и Алиса были неразлучны. Сначала это были невинные прогулки по городу (вдвоем или в большой компании), поездки в Царское или посещения филармонии. Оба, и Хармс и Порет, были коротко знакомы с музыковедом Иваном Ивановичем Соллертинским, заведовавшим в те годы репертуарной частью Ленинградской филармонии. Соллертинский помогал своим приятелям с билетами и контрамарками. Человек большой эрудиции и большого обаяния, пылкий поклонник Малера, ближайший друг, и, в некоторых отношениях, учитель Шостаковича, Соллертинский принадлежал к той разновидности “людей 1920-х”, которые в следующем десятилетии уже с трудом могли найти себе место в литературной жизни, а в музыкальной – еще находили. Впрочем, тонкость и гибкость натуры позволяли Соллертинскому находиться “в струе” вплоть до скоропостижной (но естественной) кончины в 1944 году, хотя во время травли музыкальных формалистов в 1935–1936 годах ему пришлось пережить немало трудных минут.

Порет и Глебова, художник Павел Кондратьев, Соллертинский, Николай Акимов (чья постановка “Гамлета”, вдохновленная Соллертинским, была скандальной сенсацией сезона 1932–1933 годов: циничный, свободный от буржуазной рефлексии “Гамлет” малосентиментальной эпохи) – это был еще один круг знакомств и дружб Хармса, с его литературной “компанией” пересекавшийся в основном через детскую редакцию.

Даниил Хармс и Алиса Порет, начало 1930-х.

Олейникову, Заболоцкому и Липавскому Хармс 3 декабря 1932 в порыве странного озорства сообщает, что художница Алиса Ивановна Порет, оформлявшая его, Хармса, книги, – отныне его жена. Олейников решил проверить слова Даниила Ивановича и позвонил Порет. Обман раскрылся, Алиса Ивановна полушутя обиделась на “провокатора”, однако ненадолго. Перед новым годом Хармс привел Порет в дом к Житкову и его супруге. Суровому Борису Степановичу спутница его молодого друга не понравилась:

Он много про нее рассказывал, т. е. не много, а – часто. Выходила подкусливая, остроумная, легкого ума и разговора – маркиза. Но оказалось – маркизет. Не художественно раскрашенная (ярким слоем напомажены губы, и сколько мелкого старанья у ресниц, у век!), разговор с претензией на простоту, в которой милые намеки, простодушные уколы, словесные “petits jeux”[294], и в этом совсем не старинное, а что-то очень провинциальное… Хармс посматривал на нас, видимо, примерял ее на наш дом. И, пожалуй, видел, что не пришлась[295].

Отношения продолжали развиваться, пока в феврале не вступили в, так сказать, романтическую стадию.

Даниил Хармс и Татьяна Глебова позируют для “домашнего фильма” “Неравный брак”. Фотография П. Моккиевского, начало 1930-х.

Тринадцатого февраля Хармс записывает:

Я прошу Бога сделать так, чтобы Алиса Ивановна стала моей женой. Но видно, Бог не находит это нужным. Да будет Воля Божья во всем.

Я хочу любить Алису Ивановну, но это так не удается. Как жалко! Села!

Если бы Алиса Ивановна любила меня и Бог хотел бы этого, я был бы так рад!

В отличие от Эстер и всех женщин, которых Хармс любил раньше, Алиса была близка ему по духу. Но даже в разгар увлечения он не был уверен, что любит ее, – только хотел любить. Близость с ней принесла ему лишь разочарование. В сентябре 1933 года, по свежим следам, он так описывает случившееся:

Я был влюблен в Алису Ивановну, пока не получил от нее всего, что требует у женщины мужчина. Тогда я разлюбил Алису. Не потому, что пресытился, удовлетворил свою страсть, и что-либо тому подобное. Нет, просто потому, что узнав Алису как женщину, я узнал, что она женщина неинтересная, по крайней мере, на мой вкус. А потом я увидел в ней и другие недостатки. И скоро я совсем разлюбил ее, как раз тогда, когда она полюбила меня. Я буквально удрал, объяснив ей, что ухожу, ибо она любит Петра Павловича. Недавно я узнал, что Алиса вышла замуж за Петра Павловича. О как я был рад!