Где нет княжон невинных - Артур Баневич

— Чтобы не слышать, какие глупости несет этот морвацкий чурбан? И не подумаю. Потому что, если кто-нибудь ему наконец не объяснит, к чему приводят неудачные формулировки, то он и меня когда-нибудь перед людьми, не желая того, замарает. Я уже слышу: Ленда? А как же, знаю, знаю. Залезла в постель, даже в спешке грязных ног не обмыв, и ждала, когда же я наконец портки скину.

— А ты, случаем, не сдурела, коза? — обрушился на нее Збрхл. — Ты что, считаешь меня толстокожим неучем?! Может, у вас, в кавалерии, в офицеры берут таких бесчувственных болванов. Да и на что конному чувство: для размышлений у него конь с большой башкой. Но от нас деликатность требуется, тонкость. Ты знаешь, на сколько порой надо передвинуть баллисту, чтобы попасть в нужное место? На десятую долю румба! А вы, в коннице, вообще-то знаете, что такое румб, не говоря уж о его десятой части? Ни хрена вы не знаете. Вам достаточно двух сторон света: куда конь смотрит и куда… ты уж прости, срет. А я, бывает, вынужден ночью, совершенно вслепую в крепость из машины целясь, чуть-чуть молотом по катапульте стукнуть, на долю румба ее…

— Ну, коли уж о тонкостях заговорил, — прервал его Дебрен. — Я не служу в механизированных соединениях, потому и деликатности мне недостает, но я хотел бы плюс к тому не покалечить тебе ноги. И как следует повязку наложить. А портки мне сильно мешают.

— Дебрен, — мирно сказал владелец портков, — я не баба, а ты сюда попал не в роли пылкого соблазнителя. Тебе нет нужды разрывать на мне одежды, чтобы показать себя с хорошей стороны. Может, я просто сниму их, а? А неофициально посоветую не так романтично с девками обращаться. Мы живем не в ранневековье; сейчас уважающая себя дама на свидание надевает не первую попавшуюся рубашенцию, а самое лучшее. И в заштопанном не ходит. Так что если ты ей гардероб надумаешь портить… Я — человек деликатный, поэтому не касался этой темы, но коли уж мы перешли на уборы и женщин, то я тебе скажу, что вам с Лендой лучше было бы наконец ожениться. И заниматься любовью на супружеский манер. Нет, конечно, приятно, когда любимый с тебя одежды сдирает. Приятно голышом по лесу бегать. Приятно гарцевать, сидя у любимого на шее… Но, о Господи, никак уж не зимой! Потому что тут и болезнь, и запаниковавший народ армию насылает, принимая таких за парочку бесов. А когда задница от приятности остынет и начнет мерзнуть, то приходится наряжаться в трофейные лохмотья. Не совсем свежие.

— Господин Збрхл! — прошипела жутко покрасневшая Ленда.

— Ты сама начала.

— Я? Я только защищаю невинность госпожи Лелиции!

— С опозданием на двадцать лет, — буркнул он.

— Ты что-то сказал? — Она не вскочила на ноги, что явно говорило о их состоянии.

— Факт, Збрхл, — кивнул Дебрен, чтобы подавить ссору в зародыше. — Теперь-то ты уж перебрал. Солган должна была бы в пятилетнем возрасте…

— Пяти? — Ленда не остывала. — Ты хотел сказать, в колыбели? Ей сейчас двадцать первый год идет. Я много лет ее реляции читаю, так что знаю!

— Я же не сказал «тридцать», — спокойно пояснил Збрхл. — Уши надо было в мойне мыть, а не с Петункой сплетничать. Я сказал, что ты опоздала на…

— Знаю, что ты сказал. И знаю, что я говорю! Она о своем возрасте десятки раз мимоходом сообщала, потому у меня этот двадцать один год в памяти застрял!

— Читаешь много лет? — тихо повторил Дебрен.

Она раскрыла рот, намереваясь препираться дальше… и замерла. Он, конечно, не прокомментировал. Прикинулся, будто не заметил. Достаточно было того, что она поняла. К несчастью, они были не одни.

— Так она в хрониках утверждает, что ей двадцать годков? — рассмеялся командир воинского подразделения, славящегося своей деликатностью. — Вот шельма! И кстати, гляньте, как эта ложь оборачивается против врунов… Получилось, что она сама из себя гулящего грудничка сотворила, а ведь я-то имел в виду, что она разумная женщина и венок, как и полагается, до пятнадцатого годка доносила.

— Так ей тридцать пять? — удивился Дебрен.

— Старая скрипка, — покачал головой Збрхл. — Но скажу тебе, что именно такая в хороших руках…

— Знаю, — сказал магун. Совершенно сознательно.

Збрхл был прав: девушке следовало носить венок до пятнадцати лет. Бывало чуточку раньше, чуточку позже. Но тридцатилетняя девица, хоть венка никто от нее не требовал и — по крайней мере до конца ранневековья — за отсутствие такового не укорял, могла чувствовать себя не совсем уютно. Как и Солган, он до сего дня давал Ленде немного меньше лет. До сих пор не было случая прокомментировать ее признание на сей счет. Но он чувствовал, что она корила себя за свои слова, и решил воспользоваться представившейся возможностью.

И совершил ошибку. Она резко повернулась. Вопросительно глянула на него. Взгляд был какой-то… странный.

Чума и мор!

— Довольно болтать, — буркнул он, чувствуя, что еще больше раздражает ее, но у них не было времени, чтобы объяснить Ленде, как мало связывает его со знаменитой Лелицией Солган. К тому же он не мог не понимать, что каждое слово объяснений ему пришлось бы потом комментировать тремя другими. — За работу.

Они взялись за работу. Все трое. Оказалось, что рук вовсе не в избытке. Помощь Ленды пригодилась, особенно при снятии бригантины. Частично по вине Дебрена, который вначале с несколько мстительным послушанием прижимал обломок торчащего из бедра древка стрелы и стягивал через него узкие штанины брюк. Нож был острый, магун колдовал, но все равно все кончилось тем, что древко разбередило рану, причинив сильную боль и вызвав обильное кровотечение. Когда приступили к извлечению остатка стрелы, оказалось, что они перестарались с укорачиванием, и даже длинные ногти Ленды никак не могли крепко ухватить обломок. Пришлось снова кропотливо, осторожно работать ножом, проделывать сечения, позволяющие пальцам зацепиться. В результате Збрхл потерял слишком много крови и обезболил себя чересчур большим количеством водки. Когда дело дошло до снятия лат, он нарушил принцип Збрхлов и просто-напросто потерял сознание.

Дебрен с Лендой крепко потрудились, перенося его на ложе. Потом было еще хуже: пришлось выковыривать обломки стрел, которые на манер гвоздей прибили бригантину к ребрам, груди и спине. Ложе, чертовски изысканное и поэтому очень мягкое, проминалось под ним, интересное тело ротмистра перекатывалось с боку на бок, как плохо закрепленная бочка под палубой корабля, стрелы торчали по разные стороны туловища, и независимо от того, как они укладывали Збрхла, та, что была снизу и извлечение которой они откладывали на потом, вполне могла глубже войти между ребрами.